Нефтяные магнаты: кто делает мировую политику - [18]

«Я могу сказать вам, что это ложь»

Встреча началась наихудшим образом. Крупный и полный мужчина с лысой головой, который сидит напротив меня, одет в старую куртку и вельветовые брюки. Его руки покоятся на подлокотниках кресла, пальцы больших кистей переплетены, он слегка наклоняется ко мне и просит говорить меня погромче, так как он немного глуховат. Взгляд у него живой, он находится в полной форме, но жесты у него замедленны, так же как и его речь. Он говорит по-французски с сильным акцентом, тщательно подбирая слова.

— Я не знаю, — заявляет он мне сразу, — как вы собираетесь вести беседу, но я бы хотел предварительно сказать кое-что. Он умолкает на мгновение, смотрит на меня, словно ждет моего согласия, а потом, поскольку я молчу, продолжает:

— Часто утверждают, что мы использовали много рабочей силы из лагерей [он не прибавляет «концентрационных»] для нашего военного производства. Я могу сказать вам, что это ложь…

— Но, господин Шпеер, ваши слова противоречат свидетельским показаниям, опросам, донесениям, найденным документам, которые доказывают обратное.

Он раздраженно кивает головой и обескураженно поднимает руки вверх перед тем, как с сухим треском опустить их на подлокотники кресла.

— Послушайте…

В то время как он с раздраженной медлительностью подбирает слова, его глаза холодно устремлены на меня:

— То, что я вам говорю, это правда. Мы не использовали этих заключенных просто потому, что они были в слишком плохом состоянии, чтобы быть нам полезными.

Эти слова произнесены непререкаемым тоном. Я смотрю на него с восхищением и отвращением одновременно. Человек, который сидит напротив меня, в 1931 году вступил в нацистскую партию, в 1934 году придумал грандиозное оформление съезда этой партии, который проходил в Нюрнберге. Гитлер, неудавшийся художник, впечатленный его архитектурным талантом, поручает ему реконструкцию Берлина, предназначенного стать столицей тысячелетнего рейха. В результате он не создает ничего, кроме новой государственной канцелярии. В 1942 году его назначают руководить Министерством вооружений и военной промышленности, которое использует в широких масштабах десятки тысяч заключенных, уже практически приговоренных к смерти нацистами.

Во времена моей встречи со Шпеером ни один документ не мог неопровержимо доказать, что он сам бывал в этих лагерях. И вся его защита строилась на этом отсутствии неоспоримых фактов. С тех пор его дело значительно дополнилось доказательствами его поездок во многие концентрационные лагеря, а также на подземный завод в Дора, где умерли тысячи заключенных. Один документ даже доказывает, что он занимался настоящей спекуляцией недвижимостью, принадлежавшей уничтоженным евреям, которую он присвоил.

«Гитлер лично объявил мне об этом»

У нас на дворе 1972 год, то есть ровно тридцать лет назад Гитлер назначил Шпеера главой военно-промышленного ведомства — в тот момент, когда военная нацистская машина работала на всех фронтах. Я спрашиваю, как он воспринял это назначение. Человек презренный, но тщеславный, он высоко поднимает голову и надувает грудь. Он не высказывает никакого раскаяния:

— Гитлер лично объявил мне об этом. Мы были с ним наедине. Для меня это была великая честь и тяжелая ответственность, поскольку авиационные налеты союзников причиняли большие разрушения и нарушали наше снабжение.

Низенький стол, разделяющий нас, накрыт белой скатеркой, и в конце каждого своего ответа Шпеер нервно проводит пальцами по ткани.

Он предупредил меня, что мы вместе поедем позавтракать и там продолжим интервью. Он напяливает на себя старую меховую куртку и ведет меня к подержанному «фольксвагену», припаркованному у входа. На извилистой дороге он пугает меня тем, что во время разговора поворачивается ко мне, постоянно перемещаясь на левую сторону дороги. Я спрашиваю себя, какую непростительную ошибку я мог совершить, чтобы вот так рисковать закончить свою жизнь в автомобильной катастрофе бок о бок с нацистским преступником. Но при этом я восхищен. Впервые в жизни я вижу существо, символизирующее абсолютное зло, и на меня производит впечатление его банальность. В ресторане его приветствуют владелец заведения и молодые официанты, уважительно говоря ему: «Добрый день, господин Шпеер». Он усаживается как почетное лицо за тот стол, куда, очевидно, обычно садится. И разговор неожиданно принимает жаркий оборот.

— Знаете ли вы, — говорит он мне, старательно разворачивая салфетку, — что было нашим огромным неравенством? — Он выражается, как инженер на пенсии. — Ну, — продолжает он, — это была нефть. Задолго до начала войны Гитлер повторял, что это наша ахиллесова пята. Поэтому мы с большим успехом развивали производство синтетического бензина, который в 1940 году составил половину нашего военного снабжения.

— Но его было недостаточно, чтобы вести продолжительную войну на нескольких фронтах. Погруженный в изучение меню, Шпеер поднимает голову.

— Именно поэтому Гитлер выбрал стратегию блицкрига. Как вы это называете по-французски?

— Молниеносная война.

— Ах так… Использовать максимум танков для быстрой и жестокой победы и с недорогим горючим. Это принесло успех в Польше, а также и во Франции. Он с сокрушенным видом улыбается мне, затем заказывает паштет, за которым следуют дичь и мозельское вино. В этом неприятном человеке скрывается высокомерие.