Нефть - [15]

Ковры еще безумней стали, мебель как бы насупилась, высокий потолок стремительно надвинулся поближе и накренился, раза полтора качнувшись…

Две женщины — одна похожей на другую — сливались в третью, а у той, как будто бы означились усы и голос Вениамина Фонарева… — Работает он кем-то в республиканском КГБ, и речь его всегда весома, но некстати, и потому немного глуповата. Взгляд мертвый, как у дворника с похмелья. Похож смертельно на смертельного врага всего подвижного, в общем — на убийцу. И дело то, с которым в комитете отец промучился лет пять в шестидесятых, скорей всего не обошлось без его почерка…

А мне так дурно, тошно, душно, гадко, что стон издал я, мучаясь сознаньем, которое "Титаником" ко дну, ко дну сейчас стремилось, получив пробоину от гнусного коварства, и рыбы крупные серебряной цепочкой, как в детстве после солнечного бреда на глубине достигнутого зренья, лениво огибая силуэт усатый, подались в сторону балкона — поплыли.

Осадок марева степенно поутих и перестал тем временем мутить мне фокус, так что я стал способен разглядеть физиономию допроса пред собою…

Я с самого начала догадывался, что все кончится плохо, но оказалось еще хуже, потому что все еще только начиналось.

Вениамин Евгеньевич скорбно закрыл ладонями лицо, и так сидел напротив долго и протяжно. Сидел, ссутулившись, поставив локти на колени: как сидят над могилой, оплакивая помином человека.

В таком положении он находился слишком долго, чтобы я не пришел к выводу, что он подсматривает меня сквозь щелочку в толстых, как у слесаря, пальцах. От этого я совсем уж чуть не умер.

Дочка и мать теперь разделились и стояли архангелами дознанья за его спиной. Мне захотелось присоединиться к ним третьим, только бы исчезнуть с дивана из-под невидимого взгляда. Но ноги не слушались, словно затекли до бедер.

Наконец Вениамин, проведя мучительно вниз, отнял от лица ладони и протянул мне на них свое лицо. Я взял машинально, но тут же, обмерев, подавившись ужасом, сбросил влажную шкурку на столик.

Хватило сил посмотреть. Лицо оказалось носовым платком, которым он утирался.

— Вы взмокли, промокните лоб, — поучаствовал во мне полковник.

Оленька тоже решила проявить ко мне чувствительность. Она с готовностью подалась ко мне со своим — свежим — платком, спасая меня от брезгливости. Я же решил, что платок пропитан эфиром, и отшатнулся, защищаясь отставленной рукой.

— Оставьте его в покое, — выкрикнула Ада Львовна.

Вот от нее я сочувствия никак не ожидал… Я тупо-никчемно смекнул, что эксперимент с Ольгой провести мне, увы, не удастся.

— Ну что ж, приступим, — приступил Вениамин Евгеньевич. — Что вам известно о вашем прадеде Иосифе Лазаревиче Розенбауме?

— Только то, что мой прадед носил это имя.

— Ну, для нас это тоже не новость.

— Догадываюсь…

Вениамин поглядел не на меня, но куда-то внутрь — так смотрит удав на съеденного кролика, который попробовал пошутить.

— Хо-ро-шо, — прерывисто произнес он. — Чтобы не утруждать вас-с. И сэкономить время на сличении версий. Я сам скажу несколько слов. О вашем прадеде. Вам же потом при — дется дополнить.

"Придется" он произнес таким сложным образом, что "дется" отстояло от приставки на три мучительных мгновенья, и я не сразу понял, что он имеет в виду.

— Прадед ваш был в доле с моим дедом. Они владели тремя ювелирными магазинами в этом чортовом городе. В начале века. Они жили. Не тужили. Так сказать. Были дружны. Но однажды. Ваш предок решил совершить дурной поступок. Весной 1918 года. Он взял большой кредит. Под залог всех магазинов. Вынул особенно ценные предметы и бумаги из сейфа. Заметьте, общего сейфа. Ничего не сказав родному брату. Который ему доверял. Вместе с ценностями пропал один алмаз. Он нас интересует особо. Но об этом позже. Далее — позорное бегство. Вместе с англичанами, спасаясь от поличного. Он якшался с поверенным английской миссии. Спасался он также и от 11-й Красной армии. 11-я Красная тогда накатывала на этот чортов город. Но предок ваш успел ретироваться в Иран. Оттуда — в Англию. Далее — в Америку. В Калифорнии он тоже жил припеваючи. В Апельсиновом графстве. Это под Лос-Анжелосом. Он вновь преуспел. У него завелась ювелирная мастерская на улице Аргуэлло. Занимался скупкой. Владел доходными домами. Тремя. Усадьбой и апельсиновой плантацией в Палестине. Умер в 67 году. Как вы считаете. Хорошо ли он поступил?

— Простите, вы имеете в виду, хорошо ли он поступил, что умер? — неловко парировал я свое потрясение.

Вениамин Евгеньевич скорбно, как Мария Магдалина, но мужественно, как контрразведчик, уставился в потолок.

Видимо, он пытался на нем отыскать варианты моего спасения.

Потолок был чист, как безмолвие. Спасения мне не нашлось, потому что Ада Львовна, как фурия, которой дали повод, не выдержала и выбежала из-за его спины, чтобы влепить мне пощечину. Оленька бросилась ей вслед — удержать, и попыталась повиснуть на ее руке. Рука — подобно хоботу — смела субтильную, но рослую Оленьку и умоляющей куклой бросила мне в затекшие ноги.

Оленька падение свое, как бегун, тянущийся к ленточке, влила в кончики пальцев. Ногти ее жгуче впились мне в лодыжку.