Нефритовый трон - [98]

Лоуренс покорно, в который раз, повторил заученное — это по крайней мере отвлекало его от примерки. Наконец его отпустили, но портные еще долго следовали за ним, устраняя последние недочеты.

Свидетельство юного принца Минькая окончательно доказало вину Юнсина. Мальчику обещали собственного селестиала и спрашивали, не хочет ли он сделаться императором, хотя и не объясняли, каким образом это может произойти. Сторонники Юнсина, выступавшие против всяких сношений с Западом, впали в немилость, позиция Миньнина окрепла, и возражения относительно усыновления Лоуренса отпали сами собой. После императорского указа то, что раньше двигалось черепашьим ходом, помчалось во весь опор. Несметное число слуг во дворце Миньнина укладывало и увязывало пожитки британцев.

Император пребывал сейчас в своем Летнем Дворце, в саду Юань-мин-юань. Лететь из Пекина туда было полдня, и Лоуренса с Хэммондом доставили на место в великой спешке. Гранитные дворы Запретного Города раскалились от солнца, здесь же густая зелень и обширные озера поддерживали прохладу. Лоуренса не удивляло, что летом император предпочитает жить в этом поместье.

Сопровождать их на церемонию разрешили одному только Стаунтону. Остальные во главе с Грэнби и Райли составляли эскорт, к которому следовало добавить дворцовую стражу и мандаринов — их ссудил Лоуренсу Миньнин в качестве подобающей свиты. Все вместе они вышли из красивого здания, где их разместили, и направились к залу приемов. Шли они около часа, миновав не менее шести ручьев и прудов (гвардейцы то и дело останавливались, указывая на самые примечательные черты ландшафта). Лоуренс начал побаиваться, как бы им в самом деле не опоздать, но наконец они прибыли в огороженный стенами двор и стали ждать, когда император соизволит принять их.

Ожидание затягивалось, парадные одежды пропитывались потом на солнцепеке. Им подали прохладительные напитки и горячие блюда, которые Лоуренс с трудом принудил себя отведать. За молоком и чаем последовали подарки: золотая цепь с безупречной крупной жемчужиной, произведения китайской литературы в свитках, золотые и серебряные накогтники для Отчаянного — такие же носила порой его мать. Он, единственный из всех не страдавший от зноя, тут же примерил их и выставил когти на солнце. Все остальные совершенно осоловели.

В конце концов мандарины, низко кланяясь, пригласили Лоуренса войти. Следом ступали Хэммонд и Стаунтон, за ними Отчаянный. Зал, открытый свежему воздуху, был увешан легкими драпировками, в больших чашах золотились и благоухали персики. Стульев не было, но у дальней стены имелся драконий помост. Там, рядом с вольготно лежащим селестиалом, на единственном кресле розового дерева восседал император.

Коренастый, широколицый, он мало походил на Миньнина, бледного и субтильного. Над верхней губой у него были небольшие усы без признаков седины, хотя ему было под пятьдесят. Одежда того особенного желтого оттенка, который, помимо императора, могла носить только его личная гвардия, поражала великолепием — но даже английский король не держал себя столь свободно в парадном платье, когда Лоуренс изредка бывал при дворе.

Император не улыбался, лицо его выражало скорее задумчивость, чем недовольство. Когда англичане вошли, он кивнул, а Миньнин, стоявший в числе других вельмож сбоку от трона, слегка наклонил голову. Лоуренс, набрав воздуха, опустился на оба колена. Мандарин свистящим шепотом отсчитывал полагающиеся земные поклоны. Пол из полированного дерева устилали ковры, и сама процедура не доставляла особого неудобства. Стаунтон и Хэммонд позади тоже исправно кланялись.

Покончив с тягостной формальностью, Лоуренс встал. Взгляд императора смягчился, и все присутствующие испытали явное облегчение. Поднявшись, император подвел Лоуренса к алтарю у восточной стены. Капитан возжег курения и произнес фразы, вбитые в него Хэммондом. Едва заметный кивок дипломата сказал ему, что он выдержал испытание без особо грубых ошибок.

Ему пришлось снова опуститься на колени, теперь перед алтарем. Это, несмотря на все кощунство подобного акта, далось Лоуренсу не в пример легче. Он пробормотал про себя «Отче наш» — это должно было означать, что он и не думал отрекаться от христианской веры. Худшее миновало: теперь вперед выступил Отчаянный, чтобы официально признать его своим спутником. Лоуренс с легким сердцем дал требуемые для этого клятвы.

Император, снова севший на трон, одобрительно кивнул и сделал знак одному из придворных. В чертог внесли стол, который снова уставили прохладительными напитками, и император при посредстве Хэммонда стал расспрашивать Лоуренса о его семье. Он очень удивился, узнав, что у Лоуренса нет жены и детей, и прочел ему длинную нотацию относительно семейных обязанностей. Капитан вынужден был признать, что пренебрегал ими. Это не особенно его угнетало: он был счастлив, что все сказал правильно и что церемония близится к завершению.

Хэммонд, выйдя из зала, от облегчения чуть не упал в обморок и опустился на скамейку в саду. Слуги поили его водой и обмахивали веером, пока ему не стало чуть легче.