Нефритовый трон - [37]

— Ты что-то скучен сегодня. Прочти-ка нам «Трудный путь», это как раз подойдет.

Шун Кай, вопреки ожиданиям, не стал противиться. Он откашлялся и продекламировал:

Вино в золотой чаше стоит десять тысяч монет,

Нефритовое блюдо с яствами ценится в миллион.

Я отшвыриваю прочь и чашу, и блюдо, мне противны еда и питье.

Когти в небо вздымаю, гляжу на четыре стороны света.

Пересек бы я Желтую реку, да лед сковал мои члены.

Преодолел бы горы Taйхан,[11] да в небе метель бушует.

Сидел бы я у пруда, где плавают золотые карпы,

Но мечта о бегущих к востоку волнах манит меня…

Всякий путь труден,

Всякий путь труден,

Какую дорогу я изберу?

Однажды я взлечу, и прорвусь сквозь тучи,

И устремлюсь в полет через широкое море.

Рифмы и размер, если таковые и были, пропали при переводе, но содержание авиаторы одобрили единодушно. Чтеца наградили аплодисментами, и Лоуренс с интересом спросил:

— Это ваше собственное сочинение, сэр? Я еще ни разу не слышал стихов, написанных от лица дракона.

— О нет. Это сочинил великий Лун Ли По во времена династии Тан. Я всего лишь скромный ученый, и мои стихи недостойны того, чтобы читать их в обществе. — Однако он с удовольствием прочел наизусть еще несколько классических произведений — Лоуренс восхищался памятью, способной вместить так много стихов.

Гости расходились в самом гармоническом настроении, тщательно избегая щекотливых англо-китайских тем наподобие кораблей и драконов.

— Дерзну сказать, что мы добились успеха, — поведал Лоуренс Отчаянному. Капитан пил кофе, дракон уплетал барашка. — В компании они вовсе не такие уж чопорные, а Лю Бао выше всяких похвал. Далеко не на каждом корабле встретишь такого приятного сотрапезника.

— Я рад, что ты так хорошо провел вечер, — ответил Отчаянный, задумчиво разгрызая кость. — Ты не мог бы повторить мне это стихотворение?

Лоуренс привлек на помощь всех своих офицеров. Утром, когда они все еще трудились над этим, на палубу вышел Юнсин. Послушав, как авиаторы твердят переведенные на английский строки, он нахмурился и лично прочитал Отчаянному стихи.

Он декламировал по-китайски, без перевода, но Отчаянный тут же без малейших затруднений повторил все за ним. Лоуренса уже не впервые удивляли его лингвистические таланты. Отчаянный, как все драконы, выучился говорить еще в скорлупе — но в отличие от других узнал за это время целых три языка и не забыл ни одного, даже самого раннего.

— Лоуренс, — взволновался Отчаянный, обменявшись с принцем еще парой слов, — он говорит, что эти стихи написал вовсе не человек, а дракон!

Лоуренс, еще не переваривший открытие, что Отчаянный умеет говорить по-китайски, совсем растерялся.

— Поэзия — странное занятие для дракона, но если в Китае они любят книги не меньше, чем ты, то неудивительно, что кто-то решил попробовать.

— Интересно, как он это сделал? Я бы тоже хотел, но разве я удержу перо? — Отчаянный приподнял свою переднюю лапу с пятью когтями и задумчиво уставился на нее.

— Я с удовольствием запишу все, что ты мне продиктуешь, — весело заверил его Лоуренс. — Тот дракон наверняка так и творил.

Он и думать забыл об этом, пока два дня спустя снова не поднялся на палубу, мрачный и озабоченный. Перед этим он много времени провел в лазарете. Лихорадка, трепавшая Грэнби, вернулась снова. Лейтенант лежал бледный и отрешенный, уставив голубые глаза в потолок. Губы у него потрескались, он ничего не ел, пил только воду в малых количествах и говорил бессвязно. Поллит не высказывал ничего определенного и только качал головой.

У трапа, ведущего на драконью палубу, капитана поджидал Феррис. Лоуренс, все еще хромавший, ускорил шаг при виде его лица.

— Я в затруднении, сэр. Он говорил с Отчаянным все утро, и мы не знаем о чем.

Юнсин и теперь, сидя в кресле, беседовал с Отчаянным по-китайски — медленно, громко, раздельно, поправляя ошибки, которые делал дракон. Кроме того, он чертил на принесенных с собой бумажных листах большие китайские иероглифы. Отчаянный смотрел и слушал как зачарованный, поматывая кончиком хвоста — это служило у него признаком крайнего возбуждения.

— Лоуренс, погляди: так у них «дракон» пишется.

Лоуренс поглядел. Иероглиф, на его взгляд, напоминал рябь, оставленную волнами на песке; смысл не прояснился, даже когда Отчаянный показал ему символы, обозначающие крылья и туловище.

— Всего одна буква для целого слова? — усомнился капитан. — Как же она произносится?

— «Лун». А «Тен» в моем китайском имени значит «селестиал». — Отчаянный с гордостью показал на другой иероглиф.

Юнсин наблюдал за ними обоими с бесстрастным видом, но Лоуренс уловил проблеск торжества в его взгляде.

— Хорошо, что ты провел время приятно и с пользой, — сказал Лоуренс и поклонился принцу. — Вы оказали нам большую любезность, сэр, взяв на себя этот труд.

— Я посчитал это своим долгом, — надменно ответил принц. — Изучение классиков многое позволяет понять.

Держался он по-прежнему неприветливо, но Лоуренс расценил разговор принца с Отчаянным как формальный визит, обязывающий и его самого сказать несколько слов. Непонятно было, какого мнения придерживается на этот счет сам Юнсин. Вольность Лоуренса, во всяком случае, не удержала его от дальнейших визитов: теперь он каждое утро являлся на палубу, давал Отчаянному уроки китайского и разжигал его аппетит новыми образчиками китайской литературы.