Нефертити. «Книга мертвых» - [61]

Шакалоголовый бог сделал мне знак приблизиться.

— Твое сердце не должно лгать в присутствии бога, — сказал он.

Голос был звучный, с акцентом выходца не из Обеих Земель, как я уловил, а из-за порогов. Из Нубии.

Я кивнул. Это была игра, действо масок и положений. Я понял. В то же время это было совершенно серьезно. Мы разыгрывали молитвы и заклинания из «Книги мертвых». Все, что мы делали, было ныне запрещено. Я знал, что мои ответы независимо ни от чего определят мою судьбу.

— Я не стану лгать, — сказал я.

— Мы начнем Исповедь отрицания. — И Анубис заговорил: — О вы, боги Дома души, что судите землю и небеса… поклоняетесь Ра в Солнечной ладье… — Он продолжал об огненном змее и Детях бессилия и о беспрерывном созерцании солнечного и лунного дисков: — Да пойдет моя душа дальше и побывает во всех местах, где пожелает, да назовут мое имя, да уготовят мне место на Солнечной ладье, когда бог плывет по дневному небу, и да примут меня в присутствии Осириса в Стране истины.

Когда он упомянул великое имя Осириса, во мне вспыхнул страх, что моя жизнь висит в этот момент на волоске, собираясь, как единственная капля воды, во всей полноте, чтобы вскоре упасть. На одной чаше весов лежали дела моей жизни: детство, жена, дочери, любовь к нашему драгоценному маленькому миру, все мои мысли, поступки и побуждения — хорошие, плохие и безразличные. На другой чаше лежало будущее, такое же неуловимое и непостижимое, как тот странный снег в ящике.

Шакалоголовый пригласил меня встать рядом с весами. Я огляделся. Стены помещения терялись в полумраке, но теперь я увидел по обе стороны от себя две статуи: Месхент и Рененутет, богинь доброй судьбы, которые будут свидетельствовать в пользу умершего. По другую сторону весов припало к земле чудовище, похожее на льва с длинными, устрашающе оснащенными челюстями крокодила, — Пожирательница, богиня Амт, готовая поглотить меня и мою мелкую ложь. Она казалась сделанной из камня, но с уверенностью сказать было нельзя.

Совершенная заговорила:

— Назови свое имя.

— Рахотеп.

— Зачем ты здесь?

— Ищу разгадку тайны.

— Что это за тайна?

— Я ищу ту, которая исчезла.

Молчание. Затем Шакал выступил вперед и знаком велел мне произносить ответы над золотыми чашами весов. Вопросы его следовали быстро, напористо, без пауз на раздумье, и с губ у меня непрерывной чередой слетали ответы: «Я не лгал, я не совершал прелюбодеяния, я убивал, я не крал» — и так далее, пока я не поймал себя на том, что сыплю подтверждениями своих добрых и дурных поступков, будто наполняю чашу проклятия. Затем Шакал уронил белое страусовое перо, которое, порхая, опустилось на другую чашу весов. Устройство, похоже, было отрегулировано так, чтобы отзываться на самый малейший вес, потому что слегка дрогнуло, когда перо коснулось чаши, словно она могла опуститься под тяжестью серьезных сомнений в подобной легкости и определить мою судьбу. Но постепенно весы снова обрели полную неподвижность. Воздух вокруг меня как будто затаил дыхание, а теперь снова начал дышать.

Затем опять заговорила она:

— Ты — правогласный. Добро пожаловать. Закрой глаза. Иди вперед.

Я закрыл глаза и, как слепец, шагнул в еще более глубокую тень. Она взяла меня за руку, повела дальше, предложила сесть. Я чувствовал ее движения рядом с собой.

— Остается только вернуть тебя себе. Ибо если бы ты был по-настоящему мертв, твоя душа была бы птицей, бьющейся между двух миров. Трепещет твоя душа?

Я не смог ответить.

— Правогласный потерял дар речи?

— Не все можно выразить словами.

— Верно. Но сейчас настало время вернуть тебе твои пять чувств. За остальные я не могу отвечать — за чувство юмора, чести и тому подобное.

Она подвела меня к скамье, и я сел.

— Согласно указаниям церемонии ты должен бы лежать в гробу, но мне кажется, это отдавало бы мелодрамой. Ты узнаешь это?

Я кивнул, ощупав предмет, который она держала, и узнал кремниевое лезвие в виде рыбьего хвоста.

— Это нож для отверзания уст.

— Говорится, что жрец укажет на тебя правой ногой только что зарезанного быка, чтобы постараться передать твоему воскресшему телу немного его сильного духа. Я не стану пользоваться правой ногой быка.

Она поднесла нож к моему рту, и я ощутил на своих губах холодный поцелуй лезвия, уловил теплый запах ее тела. Внезапно я почувствовал, что наполняюсь теплом, возможностью жить. Я снова поверил, что смогу выполнить стоящую передо мной задачу и вернуться домой, к своей жизни. Она держала лезвие у моего рта, пока мне открывались эти соображения, затем медленно отняла его и приложила к глазам — к правому, потом — к левому, то же самое и с ушами. Опять холодное прикосновение ножа. Я почувствовал, что краснею, как влюбленный.

— Теперь можешь говорить, есть, видеть и слышать. Ты снова жив.

Поэтому я открыл глаза.

28

Тени раздвинулись, словно занавес, и я увидел ее.

Я сидел в передней комнате. Стены и потолок казались сделанными из серебра — подобный эффект, возможно, давало множество ламп, но к этому моменту я, собственно, поверил бы чему угодно — в таком замешательстве очарования пребывал мой разум. В комнате не было ничего, кроме ступеней, уходивших в отодвинувшиеся тени, низкой скамьи, небольшого столика, уставленного едой и напитками, и двух кресел. Она сидела в одном из них. Голову ее венчала синяя корона, подчеркивавшая чистые линии шеи и плеч и ясную красоту лица.