Недремлющий глаз бога Ра - [32]

Я и сам чувствовал исходивший от меня острый запах пота, поэтому без слов направился в ванную.

— И одежду выброси! — донеслось следом.

Спорить не было ни сил, ни желания.

Федор Федорович, сжимая в кулаке флакончик, поплелся за мной и, оказавшись перед большим настенным зеркалом, тупо спросил: “Ой, а кто это?”

— Сватья баба Бобариха", — ответил я, стаскивая брюки.

Он всмотрелся в своё отражение и рухнул на розовый фарфоровый стульчак.

— Зря переживаете. Вот если бы заикание, — я встал под душ и начал намыливаться, — тогда бы вы ни одну дверь здесь не открыли. Блуждали бы по коридорам, как тень отца Гамлета, но без всякой надежды на отмщение. А лицо это так, мелочи.

Федор Федорович промолчал, но было понятно, что сам он придерживается иного мнения.

Я насухо вытерся и начал искать упомянутый в разговоре белый халат с камелиями.

К огорчению, он оказался не купальным, а женским — шелковым, с вытачками и длинным продольным разрезом от бедра. Ничего более подходящего в гардеробе не оказалось.

Осторожно обнюхав свою собственную одежду, я убедился, что без основательной стирки пользоваться ею было нельзя.

С завидным упорством жизнь снова лишала меня выбора: накинув халатик, я обратился к зеркалу и нашел, что выгляжу как порнозвезда. Оставалось только подкраситься.

Пока я крутился перед зеркалом, Сперанский начал подавать признаки жизни, но как-то не очень активно. Пришлось отобрать флакон и вылить ему в рот.

Это оказались малоэффективные в данном случае валериановые капли, однако куратор зашевелился и пустил в меня крупный коричневый пузырь.

— Поднимайтесь, надо как-то выбираться отсюда, — предложил я, затягивая пояс.

Федор Федорович отрицательно помотал головой и указательным пальцем ткнул в свое отражение.

— Ну, не смотрите, и дело с концом. Хотя ничего страшного я там не вижу. Просто теперь вы немного похожи на «Терминатора».

— Нет! Нет! — продолжал упорствовать Федор Федорович, тыча пальцем в зеркало.

— Аргументация не в вашу пользу, — я подхватил его под руки и рывком оторвал от стульчака. — Кроме того, вы просто не понимаете своих преимуществ. Теперь вас все будут бояться, а Липский ещё и завидовать. За такую рожу он выложил бы половину стипендии.

Я распахнул дверь, вытащил куратора из ванной и прислонил к стене.

— Как он? — осведомилась наблюдавшая за моими манипуляциями женщина.

— В порядке, держится молодцом. Спасибо за лекарство и извините нас уважаемая…, уважаемая…

— Анхелика. Зови меня Анхелика, — подсказала она.

— Уважаемая Анхелика! Тут в коридоре произошла авария, и нам ничего не оставалось, как искать спасения у вас. Извините за беспокойство. Как только проветрится, мы уйдем, а халат я после верну.

— Не трудись. Меня скоро не будет.

— Зачем вы так говорите? Вы ещё поправитесь! — я понимал, что она знает цену словам, но ничего другого придумать не смог.

Та высокомерно улыбнулась.

— Мне плевать. Жаль только, что то, что останется сожрут рыбы. Рыб я не люблю ещё больше чем собак. Они скользкие и с глазами как у Сперанского. Я люблю кошек.

— Я тоже люблю кошек. У меня дома живет одна, белая. Её зовут Бацилла. Она любит мясо, но в последнее время мы с ней сидели на диете.

— У меня жили четыре кошки. У них голубые шубки и черные перчатки на лапках. Их зовут: Адель, Бетси, Гретхен и Жужа. Гретхен очень любит котов, и я в шутку прозвала её Лиллит.

— А Бацилла ненавидит котов. У неё был один рыжий мордоворот по прозвищу Уритан, так он, подлец, ни разу не позвонил и не справился о детях! А она первое время даже спала на телефоне — всё ждала от него весточки.

— Ты прав, котам верить нельзя! К нам повадился один, по имени Педро Игнасиас Эскобар, но я приказала не принимать его. Он был безродный, этот Педро Игнасиас, а я не люблю таких, которые не знают своих предков. В России люди тоже не знают своих предков, но я думаю, что они не виноваты.

Я подправил ноги куратора, чтобы у стены он держался устойчивее.

— Раньше у нас все знали своих предков, но потом что-то изменилось и жизнь пошла вверх дном.

— Да, это самая большая ваша трагедия. Если человек не ощущает связи с вечной и непрерывной цепью своего рода, он превращается в оборванный ветром лист, бесцельно гниющий на краю канавы.

— Сейчас в России мало кто знает даже своих прямых прадедов. Не говоря уже о генеалогии. У нас теперь нет генеалогии, хотя раньше всех родившихся и умерших записывали в специальные церковные книги. А в поминальной молитве перечисляли поименно, и потому не было разницы когда человек ушел — вчера или во время какой-нибудь Бородинской битвы.

— Я часто бывала в России и хорошо помню ваших дворян. Это были блестящие, высокообразованные люди с развитым чувством долга. Родство с ними — большая честь.

Странно. О ком это она?

— А я удивляюсь, откуда вы так хорошо знаете язык. И когда же вы были в России в последний раз?

— Я говорю на восьми языках, а в России была когда умирала моя прапрабабушка Хельга фон Бок. Она была женой русского кавалергарда князя Ростоцкого, следовательно, я тоже немного русская.

— Так вы о видениях? — сообразил я. — Но ведь Сперанский утверждает, что в памяти ничего не остается. А вы, значит, помните?