Недремлющий глаз бога Ра - [31]

— Повторяй за мной, только громко! — я отвесил ему последнюю оплеуху и развернул лицом к выходу. — Computer!

— Computer! — эхом отозвался Федор Федорович.

— Громче кричи! Тебя из-за звонков не слышно! — для тонуса я дал ему подзатыльник. — Computer!

— Computer! — изо всех сил завопил куратор.

— Open the door "F"! — крикнул я.

— Open the door "F"! — выложился он.

— The door «F» blocked. Operation failed, — равнодушно отрапортовал компьютер.

С перекошенным лицом Федор Федорович ринулся к двери и обеими руками принялся колотить по бронированной плите.

— Open the door "F"!!! Open the door "F"!!! Open the door "F"!!! — орал он благим матом.

Голова у меня начала наливаться свинцом, отчего стены дрогнули и тихонько поплыли в тяжелом тумане, заливавшем агонизирующий коридор.

Собрав последние уже остатки воли, я снова сгреб куратора за шкирку.

— К монстрам двери открыть можешь?

— Open the door "F"!!!" — прокричал тот мне прямо в лицо.

Я оттащил его к ближайшему люку и ткнул носом в бронзовую латинскую букву "S".

— Наш последний шанс! Командуй!

— Computer! Open the door "F"! — завопил Сперанский.

— The door «F» blocked. Operation failed, — объяснил компьютер.

— The door «S», болван! — страх теперь начал превращался в тупое, гнетущее безразличие, но я ещё владел собой настолько, чтобы наподдать Сперанскому коленом под зад.

— Computer! Open the door "S"! — на этот раз ему удалось переорать даже тревожные звонки.

Запоры звучно и спасительно клацнули в ответ, а длинная стальная ручка заметно вздрогнула.

Я навалился на неё всем телом, но массивная с виду конструкция поддалась на удивление легко и отошла, образовав почти метровую щель, куда я сверхсильным броском направил не перестававшего голосить Сперанского.

Тот зацепился за ступеньку высокого металлического порога и распластался ничком у самого входа, а я, шагнув следом, встал прямо на обширную чиновничью задницу и потянул за собой дверь.

Как только толстая резиновая прокладка сжалась под тяжестью стали, вокруг наступила сладкая, торжественная тишина.

Одновременно с радостью меня посетила мелкая дрожь в коленях, одуряющая тошнота и волна липкого, вонючего пота.

Не найдя сил двинуться, я вяло стёк по двери и присел на жирные ляжки куратора.

Несколько минут мы пребывали в неподвижности, прислушиваясь к отдаленным звонкам, пока надменный женский голос не произнес откуда-то сзади:

— Сперанский! Кажется, я тебя просила привести девочку, а не мальчика, — последовала недолгая пауза. — К тому же он пахнет!

По-русски она говорила без акцента, но как-то слишком уж правильно — наши люди так не говорят. Наши люди жуют и глотают слова, а эта произносила их четко и с одинаковыми, точно отмерянными интервалами — как с конвейера снимала.

Я попытался повернуться, но Федор Федорович, на которого командные интонации действовали мобилизующе, отреагировал раньше, и теперь уже мне пришлось растянуться на ковре.

— Сперанский! Поздравляю — новый оскал подобран со вкусом. Пожалуй, в Голливуде ты сделал бы карьеру.

Наконец, мне удалось приподняться, но тут я увидел лицо куратора и в припадке нервного хохота снова шлепнулся на пол.

Стресс впечатал в физиономию Федора Федоровича то самое выражение, которое возникло, когда компьютер отказался открыть нам дверь.

— А в чём дело? — недоуменно спросил тот. — Почему он смеется?

— Просто странный мальчик, — холодно объяснила женщина. — Другой давно бы удрал, а этот смеется. Хотя нет, теперь он плачет.

Я и в правду уже рыдал.

— Русский? Из Москвы?

— Так точно, Ваше Величество. Назначен вместо прежнего.

— А того отравили или повесили?

Меня настиг ещё один приступ.

— Ах, утопили. Жаль. Надо было повесить. У него был отвратительный баварский выговор и чересчур длинный нос, но на рее он выглядел бы убедительно. А когда тебя утопят?

Следующий всплеск смеха вызвал спазматическую боль в желудке, от которой едва не остановилось дыхание. Я стал судорожно хватать ртом воздух, а когда справился с собой, вновь услышал тот же ледяной голос.

— Ах, просто в гости зашли? Так это был визит вежливости? Что же, я рада, хотя у русских всё получается слишком внезапно.

Чтобы избежать нового приступа, мне пришлось сильно укусить себя за руку.

— Ладно, отправь веселого мальчика в ванную — пусть наденет халат с камелиями, а свой фрак выкинет в окошко. Да, и достань сердечные капли. Да, там, в коралловой шкатулочке. Нет, это не ему, а тебе. Выпей, прежде чем идти.

Боль от укуса вернула мне способность двигаться целенаправленно, и я, наконец, смог подняться.

Прямо передо мной, на застеленной узорчатым покрывалом кровати, среди живописной груды атласных подушек, лежала укутанная в шелка женщина… — нет, скорее не женщина, а больной бескрылый ангел.

Кожа её почти просвечивалась, а изящно очерченное лицо, было прекрасным, но совершенно безжизненным. Кисти рук и обнаженные маленькие ступни уже умерли, а длинная шея с едва пульсирующей синеватой жилкой угасала как огненная точка на кончике задутой свечи.

Если бы не огромные, широко распахнутые, пылающие ярким голубым пламенем глаза, её можно было бы принять за восковую статую.

— Кажется, здесь пахнет собаками, — не терпящим возражения тоном сказало существо. — У меня ужасная аллергия на собак.