Недовидено недосказано - [2]
Воображаемый непосвященный вообразил бы что в домишке никто не живет. Если за ним неустанно наблюдать невозможно заметить что кто-нибудь там есть. Если впериться взглядом в одно и другое окно видны только черные занавески. Надолго застыв под дверью он слушает. Ничего. Стучится. Никого. Ночью напрасно дожидается малейшего огонька. Наконец возвращается в свою страну и признается: никого. Она показывается только своим. Но у нее их нет. Нет нет есть один. И она у него.
Были времена когда она не показывалась на гальке. Очень долгие времена. И никто не видал чтобы она входила и выходила. Или показывалась но только в полях. Но не видно было чтобы она уходила прочь. Разве что по волшебству. Но постепенно она начала появляться. На гальке. Сперва смутно. Потом все явственнее. И наконец стало видно в подробностях как она переступает порог в обе стороны и затворяет за собой дверь. Потом какое-то время ее не видали внутри. Очень долгое время. Но постепенно она начала появляться. Сперва смутно. По правде сказать и сейчас это так. Несмотря на то что ее там больше нет. Уже давно.
Да дома она до сих пор только у окна. У того или другого окна. Рассеянно глядя на небо. И еле недовидны до сих пор в темноте ложе и призрачный стул. И эта ее манера внезапно замирать в разгар кратких хождений то туда то сюда. И без конца опускаться на колени. Но постепенно она начинает показываться все ясней. Одновременно с другими предметами. Как этот у нее под подушкой… Похоже на альбом выступающий из темноты ящика. Может быть позволено будет когда-нибудь полистать его вместе с ней. Увидать как ее старые пальцы старательно листают страницы. А какие картинки могут там оказаться над которыми ее голова клонится еще ниже и застывает надолго. Пока еще трудно сказать может быть просто засушенные цветы. Распластанные. Всего-то!
Но скорее настичь ее там где она поддается лучше всего. В полях далеко от дома. Она проходит по гальке и вот она уже там. Чем ближе тем все более четко. Скорее бы ведь она выходит из дому все реже и реже. И между прочим только зимой. Зимой она блуждает по дому зимой. Вдали от дома. Опустив голову медленно семенит по снегу кружа и плутая. Вечер. Еще один. За ней неотступно бредет по снегу ее длинная тень. Другие там. Вокруг. Все двенадцать. Вдали. Стоят неподвижно или уходят вдаль. Она поднимает глаза и видит одного из них. Отворачивается и видит другого. Вот она опять застывает без движения. Сейчас или никогда. Но что-то мешает. Успеваешь только поверить будто заметил как мелькнул краешек черной вуалетки. Лицо потом. Только и успеваешь а потом глаза потупляются. И видишь уже только снег под косыми лучами солнца. И как вокруг медленно истаивает след ее шагов.
Что ее защищает? Даже от того своего. Заставляет ее потупить взгляд в мгновенном понимании. Вменяет в вину усвоенное. Удерживает от догадок. Беззащитна. Это жизнь кончается. Ее собственная жизнь. Ее несобственная жизнь. Но так по-другому. Ей ничего не нужно. Ничего о чем можно сказать. Только другое. Как можно испытывать в чем-то нужду перед концом? Ну как? Как можно испытывать в чем-то нужду перед концом?
Временами она исчезает. Надолго. В тот раз с крокусами это было по дороге к далекой могиле. Хранить в воображении еще и это. Держа за нижнюю перекладину или повесив на руку — крест или венок. Но ее исчезновения не зависят от времени года. В любую пору она может просто больше не оказаться на месте. Внезапно ничего больше не видно. Ни плотским глазом ни другим.[4] А потом так же внезапно опять здесь. Много времени спустя — и так далее. Любой бы сдался. Признал: никого. Никого больше. Любой но не другой. Другой ждет когда она объявится вновь. Чтобы начать сначала. Сначала — что как сказать? Как недосказать?
Глаз вперенный в деталь пустыни заплывает слезами. У сумасшедшей в доме входит в сердце печаль. Ночь наступает когда та которой нет слышит море. Подтыкает юбку чтобы идти быстрее демонстрируя башмаки и чулки до икры. Слезы. Последний пример: перед дверью плита которая сильно сильно просела от ее ничтожного веса. Слезы.
До того как их совсем расстегнули чтобы высвободить чулки ботинки успели оказаться плохо застегнутыми. Исчерпаны слезы как бывает вот крючок для застегивания ботинок больше чем в натуральную величину. Потускневший серебряный как рыба на крючке[5] он висит на гвозде. Все время слегка болтаясь взад и вперед. Словно в этом месте беспрестанно дрожит земля. Слегка. На овальной рукоятке чеканка слегка напоминающая чешую. Сухие глаза все время скользят по слегка изогнутому стволу до крючка похожего на рыболовный. Его столько тянули что он утратил крутизну изгиба. Временами кажется даже что он негоден больше к употреблению. Неисправность легко устранить с помощью плоскогубцев. Когда-нибудь их для этого пускали в ход? Осторожно. Временами. Пока могли. А после уже не могли их сжать. О не от слабости. С тех пор крючок бесполезный висит на гвозде. Все время незаметно болтаясь взад и вперед. Иногда вечерами в ясную погоду серебристые блики. В этот момент — крупный план. Где вопреки рассудку главное — гвоздь. Это изображение надолго а потом внезапно оно расплывается.
Пьеса написана по-французски между октябрем 1948 и январем 1949 года. Впервые поставлена в театре "Вавилон" в Париже 3 января 1953 года (сокращенная версия транслировалась по радио 17 февраля 1952 года). По словам самого Беккета, он начал писать «В ожидании Годо» для того, чтобы отвлечься от прозы, которая ему, по его мнению, тогда перестала удаваться.Примечание переводчика. Во время моей работы с французской труппой, которая представляла эту пьесу, выяснилось, что единственный вариант перевода, некогда опубликованный в журнале «Иностранная Литература», не подходил для подстрочного/синхронного перевода, так как в нем в значительной мере был утерян ритм оригинального текста.
В сборник франкоязычной прозы нобелевского лауреата Сэмюэля Беккета (1906–1989) вошли произведения, созданные на протяжении тридцати с лишним лет. На пасмурном небосводе беккетовской прозы вспыхивают кометы парадоксов и горького юмора. Еще в тридцатые годы писатель, восхищавшийся Бетховеном, задался вопросом, возможно ли прорвать словесную ткань подобно «звуковой ткани Седьмой симфонии, разрываемой огромными паузами», так чтобы «на странице за страницей мы видели лишь ниточки звуков, протянутые в головокружительной вышине и соединяющие бездны молчания».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пьеса ирландца Сэмюэла Беккета «Счастливые дни» написана в 1961 году и справедливо считается одним из знамен абсурдизма. В ее основе — монолог не слишком молодой женщины о бессмысленности человеческой жизни, а единственная, но очень серьезная особенность «мизансцены» заключается в том, что сначала героиня по имени Винни засыпана в песок по пояс, а потом — почти с головой.
Вошедший в сокровищницу мировой литературы роман «Моллой» (1951) принадлежит перу одного из самых знаменитых литераторов XX века, ирландского писателя, пишущего по-французски лауреата Нобелевской премии. Раздавленный судьбой герой Сэмюэля Беккета не бунтует и никого не винит. Этот слабоумный калека с яростным нетерпением ждет смерти как спасения, как избавления от страданий, чтобы в небытии спрятаться от ужасов жизни. И когда отчаяние кажется безграничным, выясняется, что и сострадание не имеет границ.
Что если бы Элизабет Макартур, жена печально известного Джона Макартура, «отца» шерстяного овцеводства, написала откровенные и тайные мемуары? А что, если бы романистка Кейт Гренвилл чудесным образом нашла и опубликовала их? С этого начинается роман, балансирующий на грани реальности и выдумки. Брак с безжалостным тираном, стремление к недоступной для женщины власти в обществе. Элизабет Макартур управляет своей жизнью с рвением и страстью, с помощью хитрости и остроумия. Это роман, действие которого происходит в прошлом, но он в равной степени и о настоящем, о том, где секреты и ложь могут формировать реальность.
Впервые издаётся на русском языке одна из самых важных работ в творческом наследии знаменитого португальского поэта и писателя Мариу де Са-Карнейру (1890–1916) – его единственный роман «Признание Лусиу» (1914). Изысканная дружба двух декадентствующих литераторов, сохраняя всю свою сложную ментальность, удивительным образом эволюционирует в загадочный любовный треугольник. Усложнённая внутренняя композиция произведения, причудливый язык и стиль письма, преступление на почве страсти, «саморасследование» и необычное признание создают оригинальное повествование «топовой» литературы эпохи Модернизма.
Роман современного писателя из ГДР посвящен нелегкому ратному труду пограничников Национальной народной армии, в рядах которой молодые воины не только овладевают комплексом военных знаний, но и крепнут духовно, становясь настоящими патриотами первого в мире социалистического немецкого государства. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Антология произведений (проза и поэзия) писателей-репатриантов из СССР.
Повесть о мужестве советских разведчиков, работавших в годы войны в тылу врага. Книга в основе своей документальна. В центре повести судьба Виктора Лесина, рабочего, ушедшего от станка на фронт и попавшего в разведшколу. «Огнем опаленные» — это рассказ о подвиге, о преданности Родине, о нравственном облике советского человека.
«Алиса в Стране чудес» – признанный и бесспорный шедевр мировой литературы. Вечная классика для детей и взрослых, принадлежащая перу английского писателя, поэта и математика Льюиса Кэрролла. В книгу вошли два его произведения: «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье».