Недоступная и желанная - [5]
Ангус опустился в стоящее за его столом кресло.
– У Белвезера есть друзья в Уайтхолле, – проворчал он. – И в министерстве внутренних дел у него тоже водятся приятели, которые расположены к тебе далеко не дружелюбно.
В том, что в кругах, близких к министерству внутренних дел, некоторые ее идеи многим пришлись не по душе, Лидия не сомневалась. Уже в первой из двух серий своих статей, посвященных бедственному положению молодых жриц любви, она предложила легализовать проституцию. Это дало бы властям возможность лицензировать эту сферу деятельности и тем самым контролировать ее, как, например, это происходит в Париже. Схема регулирования, о которой шла речь, способствовала бы уменьшению числа случаев издевательств над женщинами.
– Пиль[5] должен быть мне благодарен, – сказала Лидия. – Мои идеи кажутся многим столь ужасными, что его предложение относительно службы столичной полиции представляется на их фоне более чем умеренным и благоразумным. Ведь это те самые люди, которые вопили о тайном заговоре с целью загнать Джона Булля[6] под пяту тирании. Да уж, тирания, – пожала плечами Лидия. – Да имей мы настоящую полицию, эта злодейка давно уже была бы арестована.
Определение «злодейка», безусловно, относилось к Коралии Бриз. За шесть месяцев, прошедших со времени ее приезда с континента, эта женщина успела снискать славу самой наглой и жесткой бандерши Лондона. Работающие на нее девушки соглашались рассказать свои истории только при условии, что Лидия не станет раскрывать имя их хозяйки. Впрочем, обнародование имени владелицы публичного дома вряд ли могло существенно помочь делу правосудия. Уход от внимания властей был для организаторов этого бизнеса той игрой, где они не знали равных. Они меняли имена так же часто и легко, как в свое время это проделывал отец Лидии, чтобы скрыться от кредиторов, и, подобно крысам, мгновенно перебегали из замеченной норы в следующую. Не было ничего удивительного в том, что после подобной метаморфозы на Боу-стрит не осталось и следа от интересующей Лидию бандерши и найти ее представлялось делом весьма проблематичным. Между тем в Лондоне подвизались более пятидесяти тысяч проституток, многим из которых не исполнилось и шестнадцати лет.
– Однако ты видела ее, – сказал Ангус, прерывая охвативший Лидию приступ мрачной рефлексии. – Почему ты не натравила на нее своего монстра? – кивнул он в сторону собаки.
– Ничего путного из ареста этой негодяйки выйти не могло, поскольку не нашлось бы ни одного человека, настолько смелого, чтобы дать против нее свидетельские показания, – раздраженно ответила Лидия. – Пока власти не схватят ее на месте преступления, а она чертовски осторожна, нам просто не в чем ее обвинить. Нет ни доказательств, ни свидетелей. А крошка Сьюзен в данном случае мало чем может помочь, разве что покалечить мерзавку или убить.
Сьюзен при упоминании своего имени приоткрыла один глаз.
– Но если собака по моей команде сделает это, меня посадят или вовсе повесят за нападение на человека, – продолжила Лидия. – А мне вовсе не светит быть повешенной из-за отвратительной содержательницы притона.
Она положила «Белвезер ревю» на письменный стол и взглянула на свои карманные часы. Часы эти достались ей от двоюродного дедушки Стивена Гренвилла. Он и его жена Ефимия взяли Лидию к себе, когда ей было тринадцать лет. Супруги умерли почти одновременно, с разницей всего в несколько часов. Лидия искренне любила их, но о жизни с этой безалаберной парой вспоминала без особого сожаления. В моральной распущенности, в отличие от ее отца, их никто не упрекнул. Но они были людьми поверхностными, мало воспитанными, неорганизованными и страдающими в острой форме тягой к перемене мест. Спеша отряхнуть со своих ног пыль странствий, они не успевали дождаться, когда осядет облако, поднятое их дорожными ботинками. Места, которые достигала вместе с ними Лидия, были разбросаны от Лиссабона на западе до Дамаска на востоке и находились во всех странах южного побережья Средиземного моря.
Зато сейчас она с полным правом говорила себе, что, если бы не навыки той беспокойной жизни, она ни за что не смогла бы работать с редактором, постоянно взрывающимся из-за каждой мелочи и закипающим при любом упоминании о конкурентах.
На губах Лидии появилось нечто похожее на улыбку – она вспомнила свой первый журнал, который начала делать, подражая умершей и так горячо любимой маме. Взялась она за это как раз в тот день, когда отец препоручил ее неумелому попечению Сти и Эфи.
В тринадцать лет она была почти неграмотной, и ее дневник изобиловал примерами издевательств над правописанием и преступлений против грамматики. У Гренвиллов был слуга Квит, который решил помочь девочке. Он занимался с ней историей, географией, литературой и, что особенно важно, поощрял тягу к написанию текстов. Она отблагодарила его так щедро, как могла: деньги, которые оставил ей Сти на приданое, Лидия конвертировала в пенсию для своего наставника.
