Недостойный - [66]

Потом повернулся и исчез в метро.

Вскоре я уже шел по бульвару Сен-Жермен домой. Кафе были переполнены. В остром вечернем воздухе пахло каштанами и пережженным сахаром. Мне казалось, я так давно не обращал на это внимания. Вдоль бульвара горели голубые фонари.

Еще из коридора я услышал в квартире голоса. Открыл дверь своим ключом. Моя мать сидела лицом к камину, раскинув руки, в левой руке держала бокал с шампанским. Одета она была в джинсы и толстый белый свитер с высоким воротом. Сидела, подогнув ноги под себя. Мама смеялась, когда я вошел в комнату, рот слегка приоткрыт, взгляд прикован к отцу, он в черном костюме и светло-розовой рубашке. Никакого галстука. В одной руке он держал бутылку шампанского, в другой — бокал. Отец улыбался.

— Входи, Гилад, на лестнице холодно, — сказал он.

Я закрыл за собой дверь. Тепло комнаты, приглушенный свет, родители, огонь в камине — все это казалось таким знакомым. Мне захотелось упасть на диван рядом с матерью, скинуть обувь, прижаться к ней, отключиться от всего.

— Ну, что же ты не садишься, милый? — спросила она, касаясь пальцами места рядом с собой.

Я стоял, делая вид, что совсем не рад теплу, огню в камине, музыке.

— Хочешь шампанского, сынок?

Отец приподнял бутылку.

Я посмотрел на него. Брови подняты, легкая усмешка на квадратном лице, пустой взгляд.

— Выпей бокальчик, — сказал он. — Добро пожаловать домой.

— Гилад, — попросила мать, — снимай пальто, сядь рядом со мной.

Я повернулся к ней, снял пальто и вместе с сумкой бросил на пол. Сел рядом с ней. Она обняла меня, сжала мое плечо. Я уставился на огонь, стараясь не моргнуть.

— Нет, — ответил я. — Шампанского не надо.

— Да ладно, милый, оно не повредит, — возразила мама.

— Умилостивительная жертва, — снова приподнял бутылку отец.

Я перевел взгляд с огня на него.

— Умилостивительная жертва?

Отец подошел к камину и поставил бутылку на каминную полку.

— Я знаю, ты сердит на меня, Гилад. Давай выпьем по бокалу шампанского и забудем об этом, хорошо?

— Об этом? — спросил я, глядя на него.

Отец со вздохом покачал головой. Улыбка исчезла вместе с его недолгой веселостью.

— Всю ту, черт бы ее взял, историю, Гилад. Забудем о ней. Чем ты всегда недоволен? Мы тут славно сидели, пока не появился ты со своим настроением.

— Какую именно историю ты хочешь забыть?

Я вспотел, и мама, должно быть, почувствовала это сквозь мою рубашку. Сердце у меня колотилось.

— Гилад, — прошептала она.

Со своего места у камина отец дотянулся до торшера, стоящего слева от меня, и включил его. Резкий свет залил комнату.

— История, которую я хочу забыть, Гилад, — это твоя сварливость. — Он презрительно на меня посмотрел.

Я выдержал его взгляд.

— Майкл, — произнесла мама.

— Что? — спросил он со злостью.

— Выключи, пожалуйста, свет.

— Я хочу посмотреть на нашего сына. — Отец повысил голос. — Давай, Гилад, поцелуй меня и помиримся. Порадуй свою мать.

Его пальцы лежали на выключателе. И под этим белым светом я разглядел его руку. Наманикюренные пальцы, но кожа начала стареть, сотнями морщинок собираясь на пальцах вокруг суставов.

Я улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Наконец-то.

Я засмеялся.

— Что смешного?

Я встал. Мы оказались близко друг от друга, зажатые между диваном и затухающим огнем. Спиной он почти касался каминной полки. Я посмотрел ему прямо в лицо. Передо мной стоял старик. Усталые глаза. Кожа на скулах начала обвисать. Ярче обозначились морщины на лбу. Когда в последний раз я стоял так близко от него? Когда его волосы успели настолько поседеть?

— Ты выглядишь стариком, — спокойно произнес я.

— Что?

— Ты постарел. — Я смотрел на него не отрываясь.

Он покачал головой, словно я сошел с ума.

— Ничего сложного. Ты выглядишь старым. Ты — старик.

— Следи за своими словами. — Он выпрямился.

— Я раньше не замечал, но при этом освещении… Невероятно. Ты уже старый. — Мой голос звучал ровно.

Вот так. Все прошло. Я видел своего отца — стоящего там, умирающего. Будто наблюдал конец жизни. Представил, как на моих глазах он старится до смерти. Морщится кожа, горбится спина, выпадают гниющие зубы.

— Еще одно слово, ты, маленький негодяй… — прошептал он.

— И что? Ты снова ударишь свою жену?

Он двинулся ко мне, но я уперся ладонями ему в грудь, сильно толкнул его, прижав к каминной полке, и так удерживал. Мы оба стояли не шевелясь. Под его чистой, отглаженной сорочкой, под теплой кожей я чувствовал биение его сердца. Мы смотрели друг на друга, пока я не убрал ладони.

Я протянул руку под абажур торшера, выключил свет, коснулся маминого плеча и ушел в свою комнату.

Той ночью в постели я все чувствовал его теплую грудную клетку под своими ладонями.

Мари

Несколько недель он за мной ухаживал. Я проводила с ним все время, какое можно было. Он готовил для меня. Купал в ванне и тер спину. Покупал цветы. Большего внимания от мужчины трудно пожелать. Но он почти не разговаривал. Ощущение, что он исчезает, что даже, может, не полностью существует, было сильнее обычного.

Потом он пропал. Сказала мне об этом Ариэль.

Я сидела одна за столом в библиотеке в конце дня. Она подошла и сказала:

— Мне так жаль, Мари.

Я посмотрела на нее, не понимая, о чем речь. Она присела на корточки рядом со мной, положила руку мне на колено и сказала с выражением притворного сочувствия на лице: