Недостойные знатные дамы - [60]

Через два года в Версале снова собрался суд присяжных, однако новый обвиняемый оказался крепким орешком. Он совершенно не боялся судей, вины своей не признавал, а так как кожа у него была смуглая, а волосы черные, то все те же Сотон, Гростет и другие свидетели отказались признать его. Они в один голос продолжали утверждать, что среди бандитов видели несчастного Лезюрка.

Развязка наступила неожиданно. Жанна-Эме, вдова Лезюрка, страстно желала, чтобы истинные виновники преступления были наказаны. У версальского парикмахера она заказала парик с белокурыми золотистыми волосами, какие были у ее мужа. Парикмахер сделал парик, явился с ним в суд и передал его председателю.

Несмотря на яростные протесты Дюбоска, ему на голову надели парик. Тотчас даже самые упрямые свидетели признали его. Дюбоск взошел на эшафот 24 февраля 1801 года. Прежде чем умереть, он во всеуслышание заявил, что Лезюрк невиновен.

И все же, несмотря на все усилия Жанны-Эме, а потом и детей Лезюрка, дело так и не было пересмотрено. Первое прошение несчастная женщина подала в 1804 году, но ей отказали. Лишь в 1821 году семье удалось добиться частичного возвращения конфискованного имущества, однако Лезюрк так и не был оправдан. Безутешная и неуспокоившаяся Жанна-Эме, не выдержав борьбы, умерла; сын Лезюрка, не успев отомстить за отца, погиб в России. В конце концов кассационный суд признал приговор «окончательным и не подлежащим обжалованию».

В этом непонятном упорстве Фемиды было нечто странное, отчего многие стали думать, что за нападением на лионскую почту крылось еще что-то, к чему Лезюрк мог быть причастен. Слишком уж загадочное стечение обстоятельств, приведшее Лезюрка прямиком на виселицу, напоминало сговор, за которым крылась отнюдь не рука судьбы, а какая-то иная сила. Но если не судьба дергала за ниточки марионеток, разыгравших эту драму, тогда кто же?..

Кровавая гостиница в Пейребеле

Крестьяне, приехавшие в октябре 1834 года на ярмарку в Виварэ, толпились вокруг шарманщика и слушали, как он, поворачивая ручку своего инструмента, заунывным голосом напевает известную в тех краях балладу. Этот печальный распев облетел всю провинцию, его исполняли на ярмарках, на ассамблеях, и местные жители не уставали его слушать, потому что он напоминал им об одной ужасной… поистине невероятной истории.

Эту балладу сложили три года назад – после того как в гостинице Мартена, расположенной на продуваемом ледяными ветрами плато, разыгралась последняя драма, которая положила конец череде преступлений, совершенных в ее стенах. С тех пор строение это пришло в запустение: оно почернело, стекла в окнах были выбиты, дверь слетела с петель. Жуткая репутация, которую снискала гостиница, заставляла путешественников уже издалека сворачивать в сторону: хотя дом давно опустел, его зловещие черные стены хранили память о свершенных здесь злодеяниях. Говорят, что в заброшенную гостиницу слетались призраки – души невинных жертв и души их палачей. Воистину место это было проклято!

Совсем рядом с шарманщиком стоял старик-нищий; покачивая головой в такт мелодии, он слушал песню и иногда, в особенно драматических местах, потихоньку подпевал. Было очевидно, что он прекрасно знал ее содержание. К нему подошел молодой крестьянин и вложил ему в руку монетку, хотя в эту минуту нищий так заслушался, что даже не просил подаяния. Молодой человек рассмеялся:

– Эта баллада по-прежнему завораживает вас, папаша Шаз! Хотя вам-то наверняка не слишком приятно вспоминать о тех событиях. Вы же сами чуть не сложили голову в гостинице Мартена.

Старик хмуро взглянул на говорившего, но потом узнал местного жителя, во дворе которого он всегда получал миску супа и охапку соломы для ночлега.

– Эх, Режис, что правда, то правда. Признаться, я ни разу в жизни так не пугался, как в тот раз. Но со злом покончено, так что теперь не грех и вспомнить о тех днях – особенно если сам помогал разоблачать злодеев.

– Согласен. Только скажите все же, какой черт понес вас в тот день в гостиницу Мартена? Ведь уже тогда в округе о ней начали ходить дурные слухи.

Старик пожал плечами:

– Когда ты нищ, тебе нечего бояться – ночной холод для тебя страшнее волка. А в тот вечер была ужасная погода, дул ледяной ветер, моросил дождь. Идти было трудно, и я припозднился – до наступления темноты не успел добраться до Кюкюрона. Ночь застала меня недалеко от гостиницы Мартена, а мне надо было найти пристанище. Слухи до меня, конечно, доходили, но, честно говоря, я им не очень-то верил. У этого Мартена была такая добродушная физиономия.

Надо сказать, Пьера Мартена все считали отличным парнем – с тех самых пор, как он с женой Мари-Брес, коровой и козой обосновался в Пейребеле. Раньше Мартен показывал животных на ярмарках и сумел накопить немного деньжонок. Их хватило, чтобы купить ферму Рено, которую хозяин давно хотел продать. Расположилась она на обширном нагорье, продуваемом ледяными ветрами в любое время года, зато с этой высоты открывался чудеснейший вид.

Никто никогда не говорил о Мартене дурного слова. Внешность у него была самая что ни на есть благообразная, он был добрым соседом, охотно жертвовал на церковь и всегда был готов подать стакан воды идущему мимо его дома путнику. Жена Мартена, Мари-Брес, была маленькая, сухонькая, черноволосая; улыбалась она редко, однако всегда была в курсе всех сплетен и обладала талантом выслушивать тех, кому не терпелось излить душу. Она прекрасно готовила, и когда Мартен приглашал кого-нибудь к столу, гость с радостью соглашался, заранее предвкушая, как он отведает кушаний, приготовленных Мари-Брес.