Недоподлинная жизнь Сергея Набокова - [49]

И все это заставляло мою голову гудеть от ревности.

Вот с такой раздерганной душой я и отправился в ноябре в Лондон, чтобы пойти вместе с дядей Костей на премьеру долгожданной дягилевской «Спящей принцессы». Уволив из труппы, как и предсказывал дядя Костя, Мясина и потому оставшись без хореографа, изобретательный антрепренер надумал воскресить шедевр, созданный Мариусом Петипа в 1890 году, «La Belle au Bois Dormant», истинный краеугольный камень «старой школы» русского балета, с которой Дягилев столь решительно порвал. Стравинский перекомпоновал и заново оркестровал музыку Чайковского, друг моих родителей Леон Бакст осовременил костюмы и декорации.

Я облачился для такого случая в заимствованный у брата старенький смокинг (Володя получил его от Рахманинова[59]), завершив весь ансамбль недавно купленным мной за сумасшедшие деньги черным оперным плащом с подбоем из багряного шелка. Я подкрасил мои бледные губы помадой от Элен Рубинштейн, замаскировал толикой сиреневой пудры румянец щек. Все это мой дядя заметил, но возражать не стал.

— Я слышал, Серж Павлович переименовал «Спящую красавицу» в «Спящую принцессу», заявив, что в настоящее время красавицы у него в труппе отсутствуют, — сообщил он.

Для человека, уверявшего, что после его изгнания из посольства он не принимает приглашений ни на какие званые обеды, дядя слышал слишком многие из ходивших по Лондону слухов.

— Ну посмотрим, посмотрим, — продолжал он. — Серж рискнул ради этой постановки всем, бедняга. «Спящая красавица» была первым из увиденных им балетов. И одним из первых, какие когда-либо видел я. Злодейку Карабосс танцевал тогда великий Чекетти, а добрую принцессу Аврору — Брианца. Насколько я знаю, Дягилев уговорил ее снова выйти на сцену и станцевать фею Карабосс. Великолепная симметрия, тебе не кажется? Разве не обречена каждая красавица на то, чтобы со временем обратиться в ведьму?

Под эти слова дяди мы и вошли в театр «Альгамбра», что на Лестер-сквер. Воздух его пронизывало почти осязаемое возбуждение, всегда сопровождающее премьеры, и уж тем более столь значительные. Я вглядывался в публику, надеясь увидеть Дягилева, легко узнаваемого по белой пряди в черных как смоль волосах, однако его нигде видно не было.

Зато на глаза мне попался элегантный, как и всегда, Бакст, тепло со мной поздоровавшийся. Я помнил его со времени, когда он написал прекрасный портрет моей матери, который нам пришлось, к великому сожалению, оставить при нашем бегстве из России.

— У меня есть хорошая новость, Сергей Владимирович, — сказал он. — Наш друг Бенуа перевез этот портрет вместе с некоторыми собственными работами из вашего прежнего дома в новый государственный музей. Теперь ему ничто не грозит, по крайней мере настолько, насколько это возможно в несчастной России. Я хотел написать об этом вашим родителям, да руки не дошли, ужасно много работы.

Я сказал Баксту, что, услышав такую новость, мои родители очень обрадуются, хотя собственные мои чувства радостными не были, меня волновала мысль о нашем имуществе — о книгах отца, любимых гравюрах матери, даже об аккуратно насаженных на булавки бабочках брата, — столь свободно вывозимом из дома в наше отсутствие.

— Вы уже поздоровались с Сергеем Павловичем? — спросил Бакст.

Я ответил, что не знаком с ним.

— Как же это?

— Мой дядя полагает, что меня следует оберегать от такого знакомства.

— Но ваш дядя так любит Сержа — разве нет, Константин Дмитриевич? Ничего не понимаю. Я немедленно отведу вас к нему, даже рискуя создать сцену.

— Не стоит, — сказал мой дядя. — Наш Серж наверняка сидит сейчас в артистической, стискивает в руке медальон с изображением святого Антония и крестится, как самая суеверная старуха, сокрушаясь о своих прегрешениях и моля о помощи всех святых и мучеников сразу. Я однажды зашел в его отельный номер. Положил шляпу на бюро, а он как закричит: «Нет! Нет! Вы разорения моего хотите?» Я бросил ее на кровать — новый крик: «Хотите для меня несчастной любви?» На кресло — ну сами понимаете, что за этим последовало. Кончилось тем, что до конца визита я держал шляпу в руке.

Бакст рассмеялся и обратился ко мне:

— В таком случае вы должны прийти после премьеры в «Савой», на званый обед в честь Сержа. К тому времени страхи его улягутся, и он страшно обрадуется знакомству с вами, я уверен.

Хоть я и был разочарован тем, что Карсавина больше не выступает, — она незадолго до этого вышла замуж за дипломата, получившего пост в Болгарии, и предпочла супружеские обязанности требованиям сцены[60] — спектакль украшали две другие мои любимицы, Ольга Спесивцева в роли Авроры и Лидия Лопухова, наполнившая роль феи Сирени красочностью и страстью. Партитуры Чайковского я не знал, но его щеголеватая музыка быстро очаровала меня. Декорации Бакста были великолепны, в особенности Заколдованный Замок, — Принцесса спала в нем на огромной кровати с пологом из паутины, над которым нависали два огромных, задумчивых паука. Феи, приносившие подарки маленькой Принцессе, меня восхитили: я любовался их жестами, которые усваивала Аврора, — подарки фей наделили ее даром танца, иначе говоря, самой жизни! Всем, что предстояло уничтожить злодейке Карабосс…