Недометанный стог - [62]

— Да почему гадость? Может, и на самом деле так. Но обо мне-то… Закатила я ему оплеуху. И сразу сюда уехала. Тут старая знакомая есть, сначала к ней. Устроилась на работу, сняла вот квартиру. И живу. На жизнь и на тряпки я себе всегда заработаю. А детей у меня нет…

В комнате становилось темно и дымно. Марина сидела и курила еще. Сидела и молчала Светлана. Потом Марина проговорила:

— Ну вот что. Давай хватит об этом, совсем хватит. Я тебе все рассказала, но было, конечно, сложней и больней. Словами не передать. Поэтому и не надо слов, не надо вопросов. И только меня не жалеть! Договорились? Давай проветривать комнату, мыться-купаться и ужинать. А потом за чемоданом.

…На другой день Светлана осмотрела город, вдоволь набродилась, а к вечеру, когда Марина должна была вернуться с работы, она неожиданно почувствовала, что вечер с подругой будет просто-напросто трудным.

Она понимала, что, кроме запретной темы, у них может возникнуть разговор только о школьных годах. А они, пожалуй, обо всем вспоминали в первую ночь.

Разговаривать же о своей семье Светлана абсолютно не могла. Ее счастье, ее Коля, ее Сережка, ее полная удовлетворенность собой и жизнью были в этой комнате неуместны. Да неуместной, видимо, казалась и она сама.

Она почувствовала это, но ощутила это и Марина. И поэтому, когда через два дня Светлана стала собираться, Марина не очень настойчиво удерживала ее.

На вокзале они поплакали, пообнимались, обещали писать, встречаться, приезжать друг к другу, многое обещали…

Тронулся поезд. Светлана стояла в коридоре, смотрела на тонкую, мягкую траву под насыпью, на ярко-зеленые кусты, на белые яблони в садиках. Был первый день лета. Было яркое, ласковое солнце. Но Светлане виделась Марина. И не на вокзале, изящная, обращающая на себя общее внимание, в ярком платье, а в полутемной комнате, курящая папиросу за папиросой и бросающая окурки в пепельницу, которая стоит у стула на полу.

Подошел подтянутый, сияющий капитан, весь свежий и симпатичный. Осторожно попробовал завязать знакомство.

— А нисколько не страшно молоденькой женщине путешествовать по дальним дорогам одной, без телохранителя?

— Ах, оставьте вы меня, пожалуйста, в покое, — неожиданно грубо ответила Светлана и ушла, хлопнув дверью, в свое купе.

Капитан изумленно смотрел ей вслед, а поезд легко и весело набирал ход.

Человек еще будет

Пришла почтальонка Тонька, по прозвищу Винтовка, и подала письмо. Хорошо, что Анатолия не было на кухне, Мария сначала прочла письмо сама. И по прежним письмам она кое о чем догадывалась, но Анатолий ничего не замечал. Тут же все было написано черным по белому, ясней ясного. Мария прочла, письмо спрятала на грудь и, лазая ухватом в печь, всхлипывала, думала, как доложить мужу.

Сегодня она вытопила баньку, стоявшую у них в огороде, собирались в баню. До самой бани не могла Мария насмелиться сказать. Когда пошли, все думала, с чего бы начать. Анатолий сходил в березняк, начинавшийся за баней, принес оттуда веник. Уже в предбаннике решилась Мария и без подготовки, смотря снизу вверх на Анатолия, стоявшего с веником в одной руке и бельем в другой, сказала:

— Дочка-то, Толя, в положении у нас… Письмо пришло.

И, зная крутой нрав своего мужа, даже зажмурилась: что-то будет… А когда приоткрыла глаза, удивилась. Стоял Анатолий как ни в чем не бывало, только словно бы еще выше стал. Но потом сел со всего маху на лавку, даже в бане ухнуло. Сидел молча долгие несколько минут, затем спросил:

— А муж есть?

Мария чувствовала, спросил больше так, для формы. И не ответила. Помолчали оба, и Анатолий стал раздеваться.

Кое-как вымылись. Дома Анатолий взял поллитровку, выпил сразу целый стакан, чего с ним никогда не случалось. Плохонько закусил, налил второй стакан и сморщил в кривой усмешке рот.

— Ну, за здоровье…

Выпил всю поллитровку, помрачнел еще больше. Бесцельно прошелся взад-вперед по комнате, сел к радиоле. «Врубил, — такое выражение слышала от него Мария, — приемник на всю катушку». Потом отыскал среди пластинок недавно купленного в лесопунктовском магазине «Черного кота», начал заводить его без конца, Мария от шума и звона ушла подальше, в кухню, и сидела там в углу.

А дальше Анатолий совсем одурел. Вскочил, хлопнул пластинку о пол, забегал по дому, заругался.

— Твоя, — кричал он, — учеба! Ты ее ото всего оберегала, ты ее на танцульки направляла! Допотакалась! Радуйся!

Мария вошла в комнату урезонить мужа, но он не дал ей говорить. Подскочил, высокий и страшный, кричал, стукая себя в грудь:

— Всю жизнь для нее колотишься! Я два класса с коридором кончил, думал, хоть дочка институт пройдет. Про-ошла! Институ-ут! Такой институт и у нас на лесопункте, пожалуйста. В два счета диплом выдадут. Да батька неграмотный, а до механика дошел. Этими вот руками, — тряс он перед женой огромными лапищами. — Людям не стыжусь в глаза смотреть. А она что с нами сделала? Куда глаза буду девать?

— Не у нас од… — попробовала вставить слово Мария.

— Я тебе покажу — не у нас одних! — завопил, окончательно выходя из себя, Анатолий. — Твоих рук дело! Из платья в платье ее. Одна, слышь, до-очь! Сколько раз говорил: больше к работе приучай, а не к гуляночкам. Так нет. «Мы, мол, плохо молодость провели, так пусть они погуляют». Погуляла! Садись пиши, чтоб на глаза не смела казаться. Где нажила, там и живи. Ясно? А приедет — все наряды ее изрублю и вас обоих убью. Прикончу!