Недометанный стог - [57]

— Ты нагрей, значит, до малины, но не до желтого. А потом сразу суй в масло. Понял?

«Третий», — догадался я.

Подросток ушел, «по льну» у меня все было сделано, мы сели и стали разговаривать.

Вскоре пришли оба старших сына Соколихи, высокие, цыгановатые, действительно красивые, с женами и ребятишками. Ребятишки подняли возню, а тут появилась и сама Соколиха, и все пошли в дом.

Зажгли свет, и я чуть не ахнул. Две стены были побелены, а вместо других двух были настоящие, только вертикальные, травянистые лужайки. Кое-где они начинали уже желтеть.

Посадили меня возле прохладной и чуть влажной изумрудной стены. Стали чокаться, выпивать, громко разговаривать. А я сидел, посматривал в сторону поблескивающей молодыми зубами Соколихи и видел, что нити руководства всей компанией незримо и совершенно без всякого принуждения с ее стороны все-таки сходятся к ней.

«Есть же в нашей стороне такие женщины», — думалось мне. А чего тут удивительного? Испокон веков была здесь женщина домоправительницей и хозяйкой.

Наши мужики шли в извоз, ка барки. От посада Парфеньева шагали в Питер плотники. А плотники из села Матвеева, что возле Парфеньева, славились так, что им были поручены самые ответственные плотничьи работы на строительстве дворцов в Пушкине и Павловске.

А от Макарьева по всей Руси разбредались жгоны, иначе шестеперы, валяльщики, катали. Особая «нация» со своим языком, которого не понять ни одному лингвисту в мире.

И так уж повелось, что мужик в деревне не жил. А если кто и оставался, больной, неприспособленный либо слишком сообразительный, так частенько убегал от одиночества в монастырь. Есть и в Чухломе, и в Макарьеве большие мужские монастыри. А женские по северной стороне что-то не больно слышно.

Вот и волокла всю работу в деревне баба, дожидаясь мужика, как редкого гостя, то с отхода, то с войны. И частенько не дожидалась. Кому же быть хозяйкой за будничным и праздничным столом, как не ей?!

Немало уже был о выпито, но раздумался я и за этими раздумьями, незаметно для самого себя, потянулся к стопке. А может, мне захотелось тост провозгласить за женщин? Только оказалось, что к стопке потянулся не один я, а и Веня. И тогда Соколиха прикрикнула:

— Заладили одно — пить да пить. Пообождите! Спели бы что-нибудь. Принеси-ка, Сашок, гармонь.

Венина рука отдернулась от стопки. Невольно отдернулась и моя. Поглядели мы с Соколихой друг на друга и рассмеялись.

Появилась гармонь. Оживились задремавшие было ребятишки. Не больно стройно, да дружно запели. И еще долго вздыхала гармонь в доме со сказочными, травянистыми стенами, и звуки простых песен разносились но всему Марсу.

Не родись красивой

В каждой правде, по крайней мере, три правды.

Луций Катуллий Гракх

Светлана любила ездить, любила дорогу, наверное, потому, что часто ездить не приходилось.

Вот и сейчас в своем купе она наслаждалась быстрым движением, и чуть заметным покачиванием, и зеленым маем за окнами, и темным чаем в тонком стакане на столике.

У них с Колей нынче был удачный год: хорошо поработалось, Сережка ни разу не болел, оба получили премии, а вот отпуска не совпали.

Коля сказал:

— В дом отдыха я тебя одну не отпущу. Там полно всяких хахалей. Знаю я тебя.

Он говорил, а глаза у него смеялись. Она знала, что он гордится ею, любит ее и абсолютно верит. И ответила в тон ему:

— Завтра же путевку возьму. А за хахалями и здесь дело не встанет. Понадобятся — везде найдем.

Она долго раздумывала, куда поехать. Сережка гостил у бабушки, и ехать куда-нибудь она решила обязательно. Не сидеть же весь отпуск дома. Но в дом отдыха не хотелось. Хотелось поехать просто так, без определенной цели, чтобы подольше длилась дорога, чтобы ничто в пути не стесняло, чтобы можно было бродить и смотреть без экскурсовода, без домоотдыховского распорядка. Побыть себе вольной птицей, бродячим отпускником. И стать на время совсем-совсем девчонкой, глядящей на все изумленно и радостно.

И она решила:

— Поеду к Марине. Живет Маришка не близко: по дороге насмотрюсь всего вдоволь. Да и не виделись мы с ней после того, как школу кончили. А пишем-то… Последний раз телеграммами на Новый год обменялись.

Коля протестовал:

— Выдумала. Отдыхать в чужую семью. Чего тебе там? Поезжай лучше на курорт. Я же пошутил. Или в Горький к дяде Шуре. Да куда хочешь. Возьми туристскую, поброди с рюкзаком.

Но Светлана стояла на своем:

— В какую такую семью? Детей у них нет, оба на работе целый день. Пока туда еду, пока обратно. Да там с недельку. А они сейчас дома: еще той осенью Марина писала, что отпуск у них придется на лето. И повидаться мне с ней очень хочется. Знаешь, какая она была? И как мы с ней дружили?

Светлана подумала и добавила:

— Нагряну-ка я к ним неожиданно. Телеграфировать не буду. Экспромтом! Принимай, Маринка!

И, счастливая, засмеялась.

И Коля засмеялся, любуясь своей золотоволосой, невысокой, полной, но стройной женой.

А подругами Светлана и Марина в свое время на самом деле были неразлучными. Светлана была красива и знала это. Но Марина была какая-то… исключительная, что ли. Первая ученица класса, умная, серьезная в меру, смешливая в меру, всегда собранная и волевая. И красивая. Подруги, пожалуй, даже не завидовали ей, как-то уж очень она из всех выделялась. У нее при абсолютно льняных волосах были большие темно-карие глаза. Студент сельскохозяйственного института Савин, одно время ухаживающий за Светланой, сказал однажды: