Недолговечная вечность: философия долголетия - [14]

Если же говорить о Фрейде, то он видит в повторении своего рода манию, толкающую пациента бесконечно воспроизводить одни и те же сценарии любовных или профессиональных неудач. Этот симптом служит ширмой для глубоко затаенной тоски, тем барьером, который мешает исцелению: он не дает избавиться от психологической травмы и в то же время определенно указывает на нее. Некоторые абсурдные мании, мешающие нам общаться с другими людьми, возможно, лишают нас большого удовольствия, но ограждают от еще более значительных тревог. Они становятся защитным ритуалом против какого бы то ни было происшествия. Лучше чахнуть, будучи лишенным чего-то, чем открыться навстречу неизвестному.

И все же стоит вознести хвалу привычке. Та привычная одежда, в которую мы облекаем наши поступки, привычная среда обитания, регламентирующая нашу жизнь, — это ментальная соединительная ткань наших дней. Она представляет собой ту врожденную склонность, которая становится «второй натурой» и предохраняет нас от излишней траты душевных сил. Мы всегда будем оставаться порождением наших привычек, и искоренить их даже сложнее, чем расстаться со своими убеждениями. Повторяемость несет с собой смерть, провозглашают авангардисты; но согласиться с этим — значит забыть, что она онтологически составляет основу нашей жизненной участи и является непременным условием нашего существования. Тот, кто захочет отказаться от повторяемости, водрузив как двойное победное знамя непредсказуемость и вечные перемены, возможно, и избежит ужасов обыденности, но прежде всего сделает существование невозможным. «Жить, не теряя времени, и наслаждаться без удержу», говоря словами старого слогана ситуационистов, — это подвергаться риску превратить интенсивность жизни в рутину, в упорядоченную лихорадочность. Когда твоя жизнь застыла, как река, схваченная льдом, или как лицо после уколов ботокса, то очень соблазнительно мечтать о том, как ты все поменяешь — спутника жизни, профессию, страну. Но фантазии о полном перевороте в жизни — прежде всего отличное средство, чтобы выносить нынешние ее условия. Мечты способствуют укреплению статус-кво: чем больше мы жалуемся, тем больше готовы терпеть; и жалуемся мы лишь для того, чтобы ничего не менять.

С самого детства мы создаем традиции. То, что мы называем привычкой, не является каким-то случайным событием в жизни неких людей без роду, без племени: это каркас, помогающий нам стоять на ногах; набор автоматических действий, формирующий нас и одновременно сдерживающий. Жизнь связывает нас невидимыми нитями, и мы даже не подозреваем, что они опутывают нас и несут, пока не разорвутся одна за другой. «Существует нечто движущее, что остается неподвижным» [5], — говорил Аристотель. Для того чтобы в серости будней случилось яркое событие, нужны долгие пустые часы, блеклое существование, в котором время тянется и ничего особенного не происходит. Моменты, когда перехватывает горло и сжимается сердце, почти всегда возникают на фоне обыденных мелких хлопот, служа контрастом. Без монотонности потрясения невозможны. Мелодия наших будней — непрерывная басовая партия, которая изредка перебивается волнующими ариями.

Очарование заурядности

Основной вопрос, встающий после пятидесяти: что позволяет нам оставаться в строю, подниматься каждое утро с постели и радоваться возвращению в нынешнее время? Когда нам 20 лет, мы хотим рывком проложить дорогу в будущее, устроить что-нибудь экстраординарное и экстравагантное. В это время жизнь, полная рутины, представляется нам отвратительной, ведь мы хотели бы, чтобы наша жизнь беспрерывно кипела и бурлила. Эта утопия в своем самом радикальном проявлении была реализована в тоталитарных государствах, граждане которых были ввергнуты в ужасы войны и террора. Стремление нарушить статус-кво, отказ «приспосабливать собственную жизнь к смехотворным условиям земного существования» (Андре Бретон) в юности может привести к яростному желанию смести все преграды. Порыв этот легко понять. За редким исключением наша жизнь не похожа на роман просто потому, что она безнадежным образом тождественна обычной человеческой жизни. Будни полны смертельной скуки, в них ничего или почти ничего не происходит. Наше существование бедно, в нем не хватает событий. На вопрос: «Что новенького?» — мы всегда слышим один и тот же ответ:

«Ничего особенного». Получается, что человек существует только тогда, когда ему есть что рассказать о себе, когда он может повысить цену своей заурядности за счет занимательных историй, пусть даже самых комичных. В испытании заурядностью мы должны не сбиться с курса, двигаться вперед сквозь обволакивающий туман серых, однообразных будней, обладающих такой властью погружать всё в забвение и тлен, что обескураживает даже самые закаленные сердца.

В этом отношении жанр «автофикшн», или беллетризованной автобиографии, придуманный Сержем Дубровским в 1977 году, — это попытка вытянуть повествование из трясины однообразия. Автор не рассказывает о событиях своей жизни, но принимается за книгу, чтобы лучше понять себя, чтобы убедить себя в том, что он жив. Превращая собственную жизнь в спектакль, он чувствует себя хоть немного значительнее, он упивается неисчерпаемым богатством, которое кроется в судьбе человека, внешне ничем не примечательного. А жанр дневника формирует также и собственного читателя — товарища по заурядности, которому лестно видеть, что кто-то другой, как и он, неделю за неделей посвящает таким смехотворным и ценным наблюдениям. Возникает ощущение общей судьбы писателя и читателя — упоительное чувство, что кто-то разделяет с тобой отсутствие приключений. Этот недостаток кажется им избытком, который просто не осознает себя таковым: ничего не значащие минуты, малейшие удовольствия богаты неисчерпаемым разнообразием обстоятельств. В пустоте одного только дня кроются тысячи возможностей чего-то необычного, и нужно только вытащить их на свет, как алмаз из куска горной породы. Чем незначительнее биография, тем богаче вымысел, повествование входит в мельчайшие подробности, уделяет внимание тончайшим нюансам, возводит ничтожные детали в ранг трагедии. Взрослеть — означает вновь открывать для себя очарование обыкновенности, которая есть не что иное, как непознанная головокружительная бездна. Потому что даже в дни отлива на море случаются мини-ураганы. А еще полное отсутствие событий снабжено повествовательной структурой. Ведь что такое романный жанр: фантазии на тему желания, чей полет сдерживает блаженный груз — повествование.