Недоигранная партия - [3]

— Но зачем, Сережа? — разочарованно посмотрел на внука академик. — Зачем тебе все эти человеческие гадости? Кто тебя им научил?

Сережа вынул палец из носа, выражение его лица, до этого мгновения совсем детское, изменилось. На деда смотрел маленький будда с глазами столетнего мудреца.

— Изменения нужны, чтобы адаптироваться в человеческом коллективе и безболезненно интегрироваться. Тогда возможна коллективная работа. А научила — бабушка.

— Бабушка научила тебя ковыряться в носу?! — рассердился Капитон. — Бабушка никогда не ковыряла в носу.

— Мама Лара его самопрограммированию учит. Я говорил ей, но ты же знаешь, упрямая… Как ты. — Николай бросил быстрый взгляд на отца и снова уставился на дорогу. Машина мягко нырнула под пыльный куст сирени в больничный двор.

Они поднялись все втроем. Старшие молчали, шедший чуть позади Сережа самозабвенно показывал медсестрам язык. Те осуждающе качали головами.

Пройдя по переходу их лечебного блока в исследовательский, все трое словно по команде расправили плечи, старательно репетируя радостные улыбки, так что в палату они вошли подготовленными, сияя оптимизмом.

Женщина, лежавшая на высоком ортопедическом приспособлении, со всех сторон обложенная охлаждающими подушками, попробовала подняться им навстречу, но не смогла. Протянула руку. На вид ей можно было бы дать лет восемьдесят, не меньше. Кожа, покрытая старческими пятнами, обтягивала худые запястья, так что можно было без труда рассмотреть суставы. Густая шевелюра платиновых волос никак не вязалась с худым старушечьим лицом, впалыми морщинистыми щеками, блеклыми запавшими глазами с отвисшими веками.

Сережа влез на постель и уселся у нее в ногах, ущипнул бабушку через одеяло за щиколотку.

— Отлично, милый. Показал дедушке, как мы с тобой обошли блок на агрессию.

— Ну зачем, Лара? — спросил Капитон.

— Он ребенок. Он должен драться. Иначе как он будет развиваться?

— Я вот не дрался и развился, слава богу, — ответил Николай, снимая Сережу с кровати.

— Ты в детдоме дрался как пигмей, — напомнила ему Лариса. — Когда мы за тобой приехали, ты был весь в синяках. И не только ты.

Николай усмехнулся и промолчал.

— Говорят, для тебя готово тело, — невпопад заметил академик. Лариса кивнула. — А еще говорят, что ты отказываешься в него переезжать.

Лариса снова кивнула.

Капитон Васильевич поднял брови, руки его сложились в просительном жесте — он готов был произнести «Почему?!», но промолчал.

Николай, без слов понимавший отца, подхватил Сережу, взвалил его на плечо и вынес хохочущего мальчика в коридор.

— Почему? — наконец выговорил Капитон. Без напускной бодрости, устало и печально.

— Ты же знаешь сам, почему, — отозвалась Лариса. — Потому что хочу быть с тобой. Ты же понимаешь, что будет при пересадке моей личности в новую биооболочку. Я перестану быть собой.

— Не перестанешь. При пересадке сохраняются все свойства личности. Ты будешь прежней и останешься со мной. Мы никак не можем победить конфликтную прогерию, твои ткани стареют так быстро, что остается совсем мало времени. Тело, выращенное специально под твои параметры, уже готово. Только перенести личностные модули — и ты снова сможешь ходить, играть с Сережей, жить со мной…

— И тебя бабки во дворе сожрут, что, не успела земля на моей могиле остыть, привел к себе в дом новую молодуху, — тихо рассмеялась Лариса.

— Ты будешь со мной, Лара. — Капитон Васильевич взял ее руку в свои, прижался губами к сухой дряблой коже.

— Расчеши мне волосы, Капитоша. Как раньше.

Он ответил на ее улыбку, взял с прикроватной тумбочки расческу. Лариса повернула голову, чтобы удобнее было расчесывать. Под волосами на затылке виднелось прикрытое пластиком окно в ее мозг. Как легко было откинуть пластиковую шторку, пару раз провести иглой паяльника, ввести пару команд, и тогда Лариса безропотно подчинится приказу перейти в новое тело. Только такая — безропотная, исполнительная, покорная — это будет уже не она.

Капитон Васильевич взял в руку светлую прядь и стал расчесывать, осторожно и нежно.

— Помнишь, как ты сам меня причесывал раньше. Волосок к волоску, чтобы не было видно.

— Еще как, — усмехнулся академик, — у тебя тогда в голове полтора десятка мини-перфокарт торчало. И весь ворох, чтобы просто пройтись со мной по двору до булочной.

— Да, вот такие карточки. С окошечками. — Лариса свела пальцы, пытаясь вспомнить, какой длины были ее первые программы. — И ты такой дом на голове сооружал, чтобы не видно было. А мне так радостно было, что я научилась ходить. И сама двигаюсь, и даже «здравствуйте» говорю.

— Тебе не могло быть радостно. Не выдумывай. У тебя тогда эмоционального модуля еще не было, — погрозил пальцем Капитон.

— Значит, потом было радостно, когда я уже с модулем все вспоминала, — ответила Лариса. — У меня тут много времени, вот и вспоминаю. Помнишь, как Дмитрий Александрович Поспелов у нас чай пил, и все убеждал меня, что я — антинаучная.

Лариса рассмеялась, скрипуче, тихо. Капитон потер глаза и взял в пальцы другую прядь.

— Вот этого и не будет, Капитоша, если я переберусь в другое тело. Не будет воспоминаний. Не будет нас с тобой. Ты останешься моим создателем, моим мастером, Пигмалионом, но уже не будешь моим мужем. Ты станешь просто чертовски умным стариком, которому я буду готовить завтрак и стирать кальсоны. И мне нынешней, старой, бессильной, будет чертовски обидно, если ты полюбишь ту, новую, молодую, только из лаборатории. Ты думаешь, я буду с тобой, если влезу в молодое тело? Думаешь, я умру, если останусь в этом? Нет, Капитоша. Та Лариса, которая любит тебя всем своим эмоциональным блоком, которая воспитывала вместе с тобой Колю — и воспитала неплохим ученым, которая научила Сережу самопрограммированию, — та умрет при перезагрузке. Я умру. Мне просто хочется еще несколько дней побыть собой. С тобой. С вами. Побыть старой, больной и антинаучной…