Тот, кто ест твой мозг

Руки от страха ходили ходуном, в висках оглушительно стучала кровь. Андреев вонзил скальпель прямо в центр живота зомби. Сухая и желтоватая, как пергамент, чуть натянутая кожа мертвеца лопнула с бумажным шелестом, скальпель дрогнул и пошел в сторону. Андреев ткнул еще раз, и снова мимо.

– Все, Андреев, приходите завтра. На пересдачу. Сегодня неуд, дружочек. Только неуд.

– Ну, Сергей Федорович, вчера последний срок закончился. Мне больше отсрочки не дадут. Отчислят. Мне сегодня надо, – начал было Андреев, но профессор медленно спустился с мраморного стола, закрепил зажимами неровный шов на животе, так, чтобы внутренности не выскочили наружу, а оставались там, где поместила их природа, и там, где они и находились до бесцеремонного вмешательства двоечника Андреева. Сухой и поджарый профессор не слишком изменился после смерти. Может, движения стали чуть резче, под стать характеру, да заострились черты лица.

– Что «Сергей Федорович»? – Экзаменатор отряхнул костюм и вдел ноги в черные туфли. – Вы уж извините, Андреев, но мне некогда. Материала вы не знаете, поэтому учите, а завтра придете и попробуем еще разок. А сейчас, уважаемый, мне пора. Экзамен окончен, а у меня поминки.

– Поминки? – переспросил Андреев. – Чьи?

– Мои, – отозвался Сергей Федорович, поправляя галстук. – Но если вас допустить к хирургическому столу, Андреев, то я смогу на поминки как в кино ходить. Может, вам в сельхоз перевестись, на ветеринарное, пока Гринпис отвернулся. Коров тоже жалко, но людей как-то жальче. А у вас, дружочек, все предпосылки врача-убийцы.

– Так мы вас вроде в прошлом месяце поминали? – забормотал Андреев.

– Как же, как же. Надежда Николаевна сказала, пол-общежития можно было в вытрезвитель сдать. Помянули так помянули. Сороковой день у меня сегодня, – бросил Сергей Федорович через плечо, направляясь к двери. – Полный дом народу. Жена готовила два дня. Так что не буду вас задерживать. И жду от вас того же.

– Сергей Федорыч, ну поставьте, хоть условно. Я потом все доучу и отработаю, – предпринял последнюю попытку Андреев, с видом заговорщика развязав лямки рюкзака. Подмигнула, сбликовав от света лампы, крышка бутылки. – Я еще принесу завтра, если надо. Только сегодня поставьте.

– Вы все-таки клинический идиот, Андреев. Вы пытаетесь дать взятку коньяком мне, единственному неживому экзаменатору в академии, да что там – пока еще в стране. Андреев, миленький, я не пью. Я вам больше скажу – я уже больше месяца не ем. И дышу только тогда, когда мне приходится разговаривать. Например, с такими умственно ущербными людьми, как вы, милейший. Спрячьте ваш коньяк и приходите завтра. И попытайтесь за ночь хоть что-то выучить. Например, как держать скальпель.

Понурый и пристыженный, Андреев поплелся к выходу. Сергей Федорович запер кабинет и отправился в преподавательскую. Кафедра анатомии и некромантии была темной и пустой. В переходе горела дежурная ночная лампа. Ночная лампа дневного света и живой труп преподавателя – хорошее сочетание. Сергей Федорович и при жизни засиживался позже всех.

Выдвинул ящик стола, достал оттуда несколько коробочек, вынул из держателя на столе пару пробирок, осторожно смешал эликсир и выпил залпом, по привычке поморщившись. С самой смерти он не чувствовал вкуса, но разум не обманешь – тот знал прекрасно, какой мерзостный привкус должен быть у подобного коктейля. Однако жидкость легко скользнула в горло, и стянутый зажимами шов на животе начал быстро рубцеваться, пока не остался едва заметный след от кривого разреза. Сергей Петрович подошел к зеркалу, потрогал впалые щеки, неодобрительно поцокал языком, отметив излишне зеленоватый цвет лица. Подумал, что неплохо бы принять ванну с формалином после ухода гостей. Все-таки жизнь после смерти требует определенных жертв, в том числе и косметических. Понятно, что преподавать можно, пока голова работает, даже если она уже и к плечам-то не крепится. Сергей Федорович представил, как какой-нибудь лопоухий Андреев несет в кювете его голову на лекцию, ставит на кафедру, поправляет микрофон.

Некромант усмехнулся, еще раз оттянув кожу над бровью. Эластичность ниже нормы. И цвет. С таким лицом перед гостями как-то неудобно. Все-таки смерть как болезнь – нехорошо, когда она выставлена напоказ. А с такой зеленой мордой слишком очевидно, что виновник торжества необратимо мертв.

Друзья, казалось, привыкли к тому, что Сергей Федорович продолжил существование в качестве зомби значительно быстрее, чем он сам к этому притерпелся. Никто, казалось, даже и мысли не допускал, что он – доктор медицинских наук, профессор, анатом с сорокалетним стажем и некромант с двадцатилетним – может просто умереть, один раз, как все остальные, не имеющие его знаний и опыта. Сергей Петрович не разочаровал ни коллег, ни знакомых. Тело свое он содержал в должном порядке, поэтому зомбификация прошла легко и успешно.

Он умер за кафедрой на лекции. Но к такому повороту событий был готов уже давно. Среагировав на пропуск восьми диастол, сработала вшитая под кожу еще в прошлом году система, одновременно вводившая в брюшную часть аорты и нижнюю полую вену комплекс, поддерживающий деятельность ЦНС и мягко зомбифицирующий организм без потери «человеческого облика». Комплекс он разработал сам и тщательно протестировал на всем, что позволялось использовать для экспериментов. Лабораторные животные реагировали хорошо, маленькие зомби продолжали жить и демонстрировать вполне нормальные для своих видов реакции. Поэтому профессор был спокоен. Еще ползшая по сосудам кровь медленно разносила по органам одну из ценнейших разработок Сергея Федоровича. А через две минуты сработал таймер и переключил систему на второй контур – в сосуды хлынул консервирующий раствор. Соответствующий объему вводимого раствора объем крови откачивался микропомпой в резервуар, крепившийся на внутренней стороне бедра пластырем, таким же обычным пластырем были закреплены на пояснице емкости с комплексом и консервирующим раствором и связывающие их трубки. Эту довольно сложную систему Сергей Федорович носил с собой постоянно. Каждое утро после чистки зубов он перепроверял работу таймеров и заново крепил к телу всю конструкцию. Смерть в шестьдесят девять лет может застигнуть где угодно. Со смертью он был знаком и дружен давно – работа обязывала. Страшило то, что комплекса не окажется под рукой, когда прекратится жизнь, и будет сорвана финальная стадия эксперимента: первое и, возможно, единственное испытание на человеке.