Недетские игры - [35]

– Детеныш, – отец тяжело вздохнул и задумчиво посмотрел мне за спину. – Давай-ка начистоту. Тут экивоками не обойтись: или – или.

Это касалось уже моих бодигардов.

– Тогда, – усмехнулась я, – или. У нас утечка. Он мог быть к этому причастен?

– Вот, значит, как, малыш! – нахмурился он. Обо мне не беспокоился. Лазовски он знал давно, чтобы быть уверенным в благополучном исходе дела. – Скользкий он. Говорит, а в глаза не смотрит. При упоминании о более удачливых напрягается. А уж про пятно в его прошлом и говорить не стоит.

– Пятно? – зацепился Шаевский. Похоже, ничего подобного в досье Смолина не было.

– Не то пятно, – грустно улыбнулся отец. – По его проекту погиб экипаж испытателей. Подробности мне не известны, но говорили, что из-за какой-то мелочи. То ли он проигнорировал сбой, то ли что-то не проверил. Его потом лет десять на серьезные идеи не брали.

– От него тогда еще жена ушла и забрала детей?

– Тут ничего не скажу, не знаю, – качнул головой отец. – Я работал по малым и средним, а он по тяжелым. Все, что могу, – только по службе. Но одно точно: с завистью мужик. В нашей среде его не жалуют.

– Словно о другом Смолине говорим, – задумчиво протянул Ромшез.

Шаевский хмыкнул, соглашаясь.

– О том или нет, – заметил отец, – это вы разбирайтесь сами. Но у моего кто-то из родственников в Штабе Объединенного флота Союза. Не из прямых, а то ли через мужа двоюродной сестры, то ли еще через кого.

– В Штабе? – удивилась я и машинально оглянулась.

На уточнение отца отреагировал один Шаевский. Ромшез явно был не в курсе.

– Так что мне передать маме? – родитель нарушил наше молчание, когда оно слишком затянулось. Каждый из нас думал об одном и том же, но, кажется, по-своему.

– Маме? – фыркнула я, подмигнув. Я бы предпочла еще поболтать, но не при свидетелях же! – Все-таки поедешь?

– А разве может быть иначе? – с легкой грустью отозвался он. А за моей спиной царила удивительная тишина. – Она же ждет. Зачем я буду ее разочаровывать?

В этом был весь отец. Где-то абсолютно непреклонный, где-то… Очень мудрый.

– Тогда передай, что я ее люблю, – вздохнула я, на мгновенье расслабляясь. Моя семья была той вселенной, из которой я черпала силы и уверенность. Безграничной и безбрежной.

– Я передам, – ответил он мне понимающей улыбкой.

Отключился родитель первым. Но даже на посеревшем экране я продолжала видеть и ее и твердый взгляд отца, убеждавший меня, что мне удастся справиться и на этот раз.

– Неожиданная информация, – вывел меня из задумчивого состояния голос Шаевского. – Надо признать, что с этой стороны мы на Смолина не смотрели.

Комментировать его признание я не стала. Поднялась, с каким-то внутренним беспокойством оглянулась на установленную в углу каюты аппаратуру. Стержень-трансмиттер уже погас, лишь на боковой панели заканчивался сброс настроечных данных. Судя по тому, как столбцы цифр сменяли друг друга, Ромшез пользовался многослойным прикрытием.

Еще одна тема для размышлений. Одно дело – закрытый канал, другое… чтобы на крейсере об этом никто, кроме нашей троицы, не знал. В данном случае был именно второй вариант, моих знаний хватало, дабы различить эту тонкость.

– Это еще ни о чем не говорит, – буркнула я уже от самой двери. Дух противоречия, не более того. – Досье не прошу, вряд ли поделитесь.

Ответа не дождалась, да и не рассчитывала. Два голодных пса на мозговую косточку… Сравнение было тривиальным, но… соответствовало тому, что я видела. Разговор за спиной был слишком тихим, чтобы расслышать, но весьма эмоциональным.

– Меня кто-нибудь проводит или я могу идти сама? – была вынуждена поинтересоваться я язвительно, привлекая к себе внимание.

Хоть маленькая, но месть. Судя по всему, у каждого появилось не по одной версии возможных событий.

– Прошу меня простить! – Шаевский замер рядом со мной, я даже вдохнуть не успела. – На ужин?

Невинная улыбка и простодушный взгляд. И счет: один – один. О моем посещении столовой мы не договаривались.

Ничего не ответив, последовала за ним, даже не попрощавшись с Истером. Но он, кажется, этого и не заметил.

Так, молча, мы с Виктором дошли до поворота к лифтовой шахте. Не знаю, о чем думал он, я же перебирала в уме все, что о Смолине сказал отец. Вроде бы только личные впечатления, но если в них вписать собственные, то получался довольно узнаваемый портрет.

Обиженные, неоцененные, забытые… Весомая причина, чтобы сломаться, обвинив в своих проблемах весь мир. А отсюда до попытки доказать ему свое величие – даже не шаг, появившаяся об этом мысль.

Мне приходилось видеть результаты таких решений. Иногда едва ощутимые, иногда… катастрофические. Но какими бы они ни были, я всегда пыталась добраться до того момента, когда еще можно было все изменить.

Зачем? Я никогда не отвечала себе на этот вопрос, просто искала. Для меня это было важно.

– Элизабет, вы чем-то расстроены?

Я столкнулась с резко остановившимся у поворота Виктором.

Настроения объясняться не было, да и не заслужил, так что я лишь качнула головой, отрицая его предположение.

Спорить Шаевский не стал, словно признавая, что протянувшаяся между нами тонкая ниточка доверия вновь исчезла, растворившись в служебных инструкциях. Но развернуться, чтобы продолжить путь, не успел.