Неделя ущербной луны - [46]

То есть, вовремя рассудил про себя баба Женя, конечно, не совсем, не начисто с Лилявским разделаться, — из-за него и с управлением, чего доброго, придется разговаривать, да и сам Ромка бодаться будет насмерть. К тому же зачем такая крайность: вместо одного нужно ставить другого — а кого, этого Званцева? А кто, интересно, даст гарантии, что и вовсе меченый этот человек не возмечтает о себе сразу же как о большом начальнике, как вот Лилявский сейчас, и не станет досрочно сживать с поста начальника партии?..

Тут уж надо гибко, подвел свое «резюме» Уваркин, барабаня пальцами по негнущейся от новизны крышке полевой сумки. Лилявского пошерстить — и оставить в прежней должности, и он будет как цыпленок в помете, ему потом надо время да время, чтобы грех загладить и опять маломальский авторитет поднять в глазах экспедиционного руководства и которое выше.

Просто и хорошо. И еще это… гуманно, как у нас призывают-то всюду.

— Значит, отдыхаете тут… — будто бы праздно заключил он. — Качели вон сделали, да? — указал пальцем, прикидывая про себя, на что бы это он мог выписать Лилявскому столько дефицитного капронового каната. Уж лучше бы тем рыбакам отдал, ругнул себя Евгений Иванович последним словом, вспоминая, как предлагали ему выгодную операцию: из капроновых канатов расплетаются знатные крученые ниточки, из которых мастерят крепчайшие сети: сеть вам, сеть нам. На кой хрен, подумалось ему тогда, сеть ему какая-то на старости лет — под Москвой, в Клязьме, что ли, рыбачить?

— Ага, качели, — откликнулся Славка, поглядывая на Лизу, вернувшуюся из Юхломска с Уваркиным и сидевшую теперь за столом как ни в чем не бывало. — Мировые, между прочим, получились качели: амплитуда колебаний метров так до десяти.

— Ишь ты, — все с той же праздной улыбочкой сказал Евгений Иванович, — а ну качнись. Поди — струхнешь?

— Да вы что! — Славка сорвался с места и, ширкая отворотами болотных сапог, устремился к качелям, подстелил под себя чью-то телогрейку, висевшую здесь же на суку, умостился и деловито попросил Семена: — Качни-ка, а!

Тот готовно подтолкнул.

Славка раскачался равномерно, выпучив глаза, заугукал от азарта и страха, и Евгений Иванович опять сказал пустое:

— Гляди, как хорошо…

Но уже он смотрел на Павла-нормировщика сквозь острый прищур, как бы давая тому сигнал к началу. Павел опустил глаза, и Уваркин, раскрыв, наконец, свою полевую сумку, вынул единственное ее содержание — ровный листок с какими-то аккуратно выписанными цифрами против каждой, в столбце, фамилии.

— Ну, Роман Николаич… Посмотрим, значит, какие у вас дела с планом за первую декаду мая. А планец, значит, на каждого съемщика в отдельности — в соответствии, так сказать, с новой экономической реформой… — подмигнул он Павлу, — выражается кругленькой цифрой: по триста пятьдесят рублей выработки в месяц, вот как… — Теперь Уваркин, как бы желая самолично вникнуть в эта самые цифры, неотвратимо нависшие над каждым, как не погашенный к сроку долг, достал из нагрудного кармана очки, про которые мало кто знал тоже.

— То есть как это — на каждого? — первым выразил свое испуганное удивление Семен.

— А так. Персональный план. На каждую живую душу съемочного и бурового отрядов.

— И вы, Евгений Иванович, тоже как живая душа в этом списке значитесь? — с добродушной миной поинтересовался техник Вихров, не зная еще про себя, то ли он пошутить хотел, то ли уязвить бабу Женю.

— А ты бы, перво-наперво, не вякал, когда тебя не спрашивают, — не менее добродушно отбрил Уваркин, — я тебя насчет качелей выслушивал… теперь ты мне не мешай, иди вон и качайся, раз у вас сегодня такой праздник.

Однако Славка с чем-то не согласился и уже раскрыл было рот, но Уваркин опередил его:

— Объясняю всем. План на партию спускается в зависимости от общего объема работ — это такая круглая цифирка, которая обозначена на титульном листе проекта, — желтым толстым ногтем постучал он по полевой сумке, как бы намекая, что и эта цифра при нем как глазная его сила. — Каждый из вас небось эту цифирку видать-то видал, да, по недоразумению, значения ей не придал. А зря! В ней-то, в этой цифре, и собака зарыта! — Евгений Иванович выждал, для отвода глаз — будто сам он в правоте и силе своих слов не сомневается и сомневаться не думает, — с умилением наблюдая за суетившимися у печки племянницей и Катериной.

— Ну, так уж и в ней… — опять настырно встрял Славка, как бы возвращая Уваркина к действительности: мол, уважаемый товарищ, вспомните, где и с кем вы разговариваете. — У нас в техникуме, например, когда я учился…

— Да нет, я такого упора не делаю, — удивляясь Славкиной шустрости, поправился Евгений Иванович, — как же, конечно, про науку никто не забывает… но что поделать, если нашу с вами науку, которую мы здесь творим, — туманно глянул он примерно в том направлении, где могла быть долина Чоусмы, — стоящие над нами товарищи учитывают с помощью вот этих самых цифирей? И хотел бы я тоже знать, как еще можно учитывать иначе?

Где-то совсем рядом, у карьера, вдруг надумала подать голос кукушка. Уваркин чуть повел шеей, но глазами не выдавая, однако, что слышит и истово внемлет этому печальноголосому зову. Славка с деловитой сосредоточенностью водил пальцем по столу, повторяя рисунок по срезу доски, словно только это и занимало его сейчас — сосчитать, проследить все извилины древесины, эти погодовые наслоения.