Неделя приключений - [28]

Спартак что-то говорил ему насчёт «Ленкиной вредности», благодаря которой может сорваться мероприятие по укрощению джина, водил по комнатам, показывал какое-то сооружение из «Конструктора», но Сёмка ко всему оставался безучастным. Его не заинтересовали ни «Конструктор», ни действующая модель паровоза, ни книжки с кораблями и вооружёнными людьми на обложках. Привлёк внимание лишь альбом для рисования. Да и то благодаря надписи на обложке, удостоверяющей, что альбом принадлежит Лене Соколовой. На первой странице была нарисована ваза с букетом лютиков. Должно быть, с натуры. Последующие рисунки, к Сёмкиному удивлению, посвящались авиации. Самолёты парили в небе, бежали по аэродрому, стояли у ангаров, парашютисты один за другим ныряли в пропасть с крыла самолета. Спартак объяснил, что Лена хочет стать лётчицей. Всё понятно… Витька-то хотел раньше тоже в лётчики… И ходит он в лётном шлеме… Теперь, наверно, треплется о своих подвигах, загибает всякие небылицы, и она, конечно, благосклонно слушает этого конопатого, рыжего… Почему так долго не возвращаются? Колонка совсем недалеко… Ясно почему. Витька её развлекает, поди-ка, цирк настоящий устроил…

Спартак забеспокоился:

— Чего они там застряли? Тётя же Даша скоро придёт…

Для него «драение палубы» было всего лишь досадной задержкой на пути к овладению сокровищами.

— Я сбегаю! — с готовностью отозвался Сёмка и выскользнул за дверь.

Водоразборная колонка находилась рядом, в переулке.

Сёмка выглянул из-за угла. У колонки бурлило веселье. Лена натянула на голову Витькин шлем. Витька наполнял ведро и опрокидывал на себя. Потом снова наполнял, стремясь при этом во что бы то ни стало изумить девочку скоростью. Он, как видно, начисто забыл, зачем его сюда послали. Рекорд следовал за рекордом. Рычаг насоса мелькал со стремительностью шатунов курьерского поезда; металлический грохот разносился далеко за пределы квартала, будто и в самом деле мчался поезд. Каждый раз, когда Витька отважно обливался, Лена весёлым смехом выражала своё одобрение. Она явно любовалась факелом на его голове, который не способна была погасить даже вода: лишь только поток скатывался, упругие Витькины вихры вновь топорщились воинственно и гордо. После четвёртого ведра она сказала, что, пожалуй, достаточно. Возможно, ей стало жалко посиневшего от холода Витьку, а возможно, она опасалась за сохранность колонки. Но расходившегося героя не так-то легко было остановить. Чистый, словно перезвон бубенчиков, смех девочки лишь подогревал его энергию. Витька решил показать фокус. Он попросил Лену качать, а сам закрыл кран большой красной ладонью. Во все стороны брызнули сильные серебристые струи. В воздухе рассыпалась водяная пыль, на мгновение повисла радуга.

— Ах, как красиво! — воскликнула девочка.

Тут струя ударила в землю, отчего Витькино лицо покрылось чёрными крапинками. Лена достала платок, вытерла конопатую физиономию. Это переполнило чашу Сёмкиного терпения. Подбежав к колонке, он оттолкнул соперника плечом.

— Не суйся, если не умеешь! Хочешь, до самого дома достану?! Качай!

Ближайший дом находился в пяти-шести метрах от колонки.

Сёмка подставил под кран ладонь лодочкой. Он ни разу не взглянул на Лену и вообще сделал вид, что для него она не существует. Однако он чувствовал на себе её взгляд и знал, что она с нетерпением ждёт его эффектного фокуса. Витька был вполне удовлетворён выпавшим на его долю успехом и потому полон великодушия. Полагая, что Сёмка уже не в силах затмить его славу, он принялся добросовестно качать. Толстая струя с шипением хлынула на панель, окатила стену дома и сбила шляпу с проходившей мимо полной женщины. Непонятно, откуда она вывернулась прямо под струю. Послышался очень знакомый ребятам отчаянный вопль. Сёмка узнал Марию Петровну, жену доктора. Он до такой степени растерялся, что ещё несколько секунд продолжал поливать свою жертву. Докторша защищалась, вытянув руки. Гребёнка упала с головы, волосы рассыпались длинными мокрыми сосульками.

— Хулиган! Бандит! Ловите его!

Как ни был Сёмка оглушён происшедшим, он всё же догадался, к кому относятся эти страшные слова. Как честный человек, он хотел объясниться. Но, увидев перед собой хотя и посвежевшую, но тем не менее разъярённую физиономию докторши, понял, что слова бесполезны, и пустился наутёк со скоростью выброшенного из катапульты камня. Вслед ему неслись ругательства, угрозы, среди которых он уловил и упоминание о сваренной лягушке. Проскользнув в ближайшую калитку, Сёмка перемахнул через забор и оказался на пустыре, то есть на Плато Кровавой Битвы. Он намеревался пробраться к бревну, но оттуда доносились голоса ребят, и среди них Ледькин басок. Сёмке хотелось побыть одному. Он уселся под вязом, приник горемычной головой к жёсткому стволу. Им овладела такая грусть, что в пору хоть умереть. Но это была какая-то необыкновенная грусть. Она проявлялась ощутимой саднящей болью в груди, хотя в то же время у Сёмки ничего не болело. Она выжимала слёзы из глаз, горячим комом подступала к горлу, но почему-то и в голову не пришло бежать к маме, просить у неё защиты и помощи. Никого, никого не нужно сейчас Сёмке, одному перечувствовать странную горячую грусть, пролить скупые непонятные слёзы. Он почти не ощущал своего тела, он казался себе лёгким, бесплотным. Если бы ему сейчас случилось, как Муцию Сцеволе, положить собственную руку на раскалённые угли, он перенёс бы это безболезненно. «Что со мной?» — думал Сёмка, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Почему он так нянчит в себе эту грусть, почему у него нет желания встать и стряхнуть её? Почему незнакомые ощущения так возвышают его душу, что он готов ради Лены сделать всё, даже отдать жизнь? Почему?