Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине - [36]

Должно быть, все это Митя произнес единым духом, потому что тут же услышал:

— Надеть маску, говорите? Нет, сорвать маску с противников рабочего класса!

Да, никаких соглашений с соглашательскими партиями, продолжал Фокин. Да, прямо и открыто — о линии партии большевиков и беспощадно — о заигрывании, о предательской сущности меньшевиков и эсеров! Теперь же чего добились бежицкие большевики? Выходом из Совета они изолировали себя от рабочего класса! Потому что именно самая сознательная часть пролетариата Бежицы отдала большевикам свои голоса, избрала их в Совет, чтобы они, а не словоблуды защищали их, пролетарские интересы, а эта их надежда и опора хлопнула дверью…

На лице Мити выступила испарина. Будто это он совершил до конца не выверенный чувством и разумом проступок и сейчас должен нести за это наказание.

Однако слова Фокина ни в коей мере не походили на разнос. Он говорил резко, но ни разу не позволил себе унизить тех, кто совершил ошибку. Главное, что заботило его в первую очередь, было желание растолковать, помочь им осознать разницу между чистотой политической линии и методами работы в массах.

— Да, мы, партия большевиков, самым строжайшим образом боремся за чистоту своих взглядов, — повторил Фокин. — Но мы только и существуем для того, чтобы служить массам трудящихся. Мы живем для народа, а не для себя. Так как же мы можем отделяться, отходить от организации, созданной самими трудящимися, заботясь лишь о незапятнанности своего мундира? Ленин на Всероссийской конференции четко поставил перед нами, большевиками-коммунистами, и всеми сознательными пролетарскими массами задачу: «Помогай революции через Совет рабочих и солдатских депутатов»!

Рядовой Панфилов несколько раз порывался встать и незаметно исчезнуть, хотя бы для приличия какое-то время переждать за дверью. Но чем дольше он слушал Фокина, тем меньше оставалось желания уйти.

Казалось, многое из того, что он сам в последнее время ощущал, о чем говорил с товарищами солдатами, сейчас очень толково и разумно разъяснял этот главный брянский большевик, с первого взгляда даже не совсем похожий на своего в доску, кость от кости рабочего человека. Был он молод, в очках, в опрятном костюме, который шел скорее бы учителю или заводскому инженеру, со шляпой, больше подходящей врачу или адвокату, судье. Но то, что он говорил, без сомнения, выходило от сердца и точь-в-точь отвечало тем мыслям и той вере, которая жила, бурлила, искала выхода в них, вчерашних крестьянах, а сегодня рядовых солдатах.

Как же так получается в жизни, что встречаются между собою люди, до этого не видавшие друг дружку, не сговаривавшиеся промеж собой, а мысли и дела у них общие, подумал Панфилов. Ну хорошо бы одни мужики, а то мастеровые с заводов и совсем уж далекие вроде бы от сохи и станка интеллигенты. Значит, такая она, народная правда, что вбирает в себя души всех, кто не может и не хочет мириться с забитостью и темнотою, кто не за коврижки и пироги для себя, а за всемирное счастье всех угнетенных на земле кладет свои жизни.

И Панфилов, сорвавшись с места, подался вперед: — Товарищ Фокин! Вот этими же словами — у нас! Этими словами о большевистской линии и большевистской программе — моим товарищам! А?..

Фокин встретился взглядом с Панфиловым: — Такими же, говорите, словами? Ну, слова мы подыщем… — И, обернувшись к Мите: — Передайте, пожалуйста, брату, Александру Николаевичу, что решение о выходе из Совета следует отменить и подумать о том, чтобы назначить перевыборы Совета. Но перед этим — митинг в заводе, самый массовый! И на митинге — прямо, открыто о двурушничестве меньшевиков, о том, что они предают звание рабочих депутатов. Советы должны быть рабочими, народными. Потому что только через Советы народ добьется мира, земли и хлеба. Панфилов совсем осмелел:

— Не надо другими словами — только этими, которыми сейчас!.. И о перевыборах обязательно. Чтобы, значит, в нашем солдатском комитете — без ученых господ! А?..

— Видите, Митя, солдаты за Совет — горой! А у вас там, в пролетарской Бежице, чистоплюйский парламентаризм развели: хочу — не хочу… Ну, ладно, не обижайтесь. На ошибках, как говорится, учатся. Важно уметь их исправить. Завтра буду у вас… — Фокин пожал руку Мите и направился к двери.

Митя оглянулся. Ему показалось, что Стася засмеялась, опустив голову к машинке. И тотчас, как пулеметная очередь, ему вдогонку раздался треск «ремингтона».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Слово предоставляется… э-э… гласному думы… э-э… Фокину, — городской голова социалист-революционер Губин картинно приподнял полы длинного черного сюртука и снова уселся на председательское место.

Только минуту назад зал рукоплескал Товбину, произнесшему речь от имени социалистического блока.

В ушах Кулькова еще стоял грохот ладоней и ободряющие выкрики, но о чем говорил лидер меньшевиков, убей, Михаил не мог бы в точности пересказать.

Из всех слов, произнесенных с трибуны, запомнились, пожалуй, фразы: «Городская дума, избранная свободным и тайным голосованием и потому отражающая подлинный характер революционной демократии, собралась на первое свое заседание в сложный и ответственный момент, когда по всей стране сама история вручила нам, избранникам в местные органы самоуправления, судьбу России… Потому дума, как и Советы рабочих и солдатских депутатов, должна стать форпостом и оплотом завоеваний революции…»