Нечаев вернулся - [98]

И с тем удалилась.

Адриана рассмеялась несколько принужденно.

— А что там за гадкое латинское словцо? — спросила она, чтобы разрядить обстановку.

Эли вспомнил, что оно имело какое-то отношение к подписи под рисунком в «Либерасьон». Они отыскали газету. В этом выпуске центральные страницы были отданы иллюстрированному досье о путях распространения вируса СПИДа. В левой колонке серия рисованных виньеток сопровождала текст, посвященный опасности гетеросексуальных контактов. Последняя из них имела подпись: cunnilingus.

Страница открылась сразу же, как они разложили газету на журнальном столике. Однако ни один из них не решился прокомментировать то, что увидел. Эли Зильберберг, покраснев, сложил журнал. Адриана смущенно засмеялась. Прошло несколько секунд, и она решительно допила свою рюмку.

— Пора, — произнесла она чуть глуховатым голосом. — В Буфф-дю-Нор начинают рано, нужно еще успеть захватить приличные места.

Она наклонилась к нему и, прежде чем встать, легонько провела по его губам своими хрупкими, чуткими пальцами.

«Мои любовные вопли были той наградой, которая ему и требовалась. Только это и подстегивало его желание», — продолжал звучать голос актрисы.

Эли так хотелось сейчас же притянуть к себе Адриану, стиснуть в объятьях, прошептать ей на ухо, что он тоже способен стать повелителем и слугой ее услад, готов предоставить в ее распоряжение, а если надо, даже принести в жертву и свое время, и самое жизнь — все дни и ночи. Напомнить ей те фразы из романов Броха, которые прочел когда-то давно, гораздо раньше, чем кто бы то ни было догадался использовать их для театра. Именно тогда ему и захотелось отдать жизнь за то, чтобы однажды Адриана произнесла их, думая о нем.

В полутьме зрительного зала он вглядывался в лицо Адрианы, похожее на траурную маску непереносимой красоты, и ему захотелось крикнуть ей, что монологи Зерлины не должны пробуждать боль воспоминаний о прошлом, они могут стать предвестием радостного будущего.

Скорчившись на неудобном сиденье, слушая ранившие его слова, Эли напрягал все душевные силы, чтобы снова не оказаться во мраке, бесконечно далеко от первобытного рая, куда Марк некогда увлек Адриану.

«Мы оба подошли к самому краю пропасти, — звучал голос актрисы, — но стали как бы одним существом. И все же каждый день и каждую ночь я помнила, несмотря ни на что я знала, что все это плохо кончится».

Да, на краю пропасти, думала Адриана, как точно сказано.

Она догадалась, какие чувства обуревают ее спутника, что за страхи терзают его ум и сердце. В обостренном напряжении ее душа услышала беззвучный стон Эли, когда слова Зерлины вызвали из тайников памяти призрак Марка.

«И чем свирепее были мои слова, тем крепче — его любовь», — продолжала актриса, и в гулком молчании завороженного зрительного зала, с замиранием сердца внимавшего Зерлине, безмятежно-чувственно повествующей о своей страсти, Адриана вспомнила о том остром блаженстве, что умел дарить Марк, когда слушал ее ночные всхлипы и слова, исполненные просветленной непристойности обнаженного счастья.

Она открыла глаза и увидела застывшее, измученное тревогой лицо Эли.

«Ведь женщина призвана доставлять удовольствие мужчине», — вещала актриса со сцены.

У Адрианы кровь с силой забилась в жилах и все внутри потеплело. Она вдруг с каким-то почти физическим облегчением подумала о том наслаждении, что с удовольствием подарила бы Эли в награду за столько лет безумной любви и бесплодного ожидания.

«Тогда-то я поняла, почему женщины так цеплялись за него и не желали его от себя отпускать. Но мне также стало ясно, что я не такая, не из их числа, что мне надобно уйти, как бы страстно я к нему ни вожделела», — донеслось до нее со сцены.

Адриана снова обернулась к Эли, в одно мгновение освободившись от пут прошлого, от цепких наваждений минувших дней. Словно голос Зерлины пришел к ней не с театральных подмостков, погруженных в сумрак первородной непотребной страсти, но из сверкающей звездной ночи их собственного будущего, вырвался из их хрупких бессмертных душ.

И пока длилось молчание в одной из пауз нескончаемого монолога, Адриана наклонилась к нему и поцеловала в губы.

— Это не слишком приятный вопрос, — сказал Даниель Лорансон. — Как в случае Рембо. Когда речь заходит о нем, всегда напрашиваются неприятные вопросы.

Он сидел у Фабьены Дюбрей в ее квартире на улице Аббатства. Сюда он приехал на ее машине. Ту, украденную, он оставил перед домом Роже Марру на дороге в Сен-При. Но прежде всего он попросил подбросить его к площади Виктора Гюго. Ему не хотелось, чтобы молоденькая официантка из бистро прождала его понапрасну. И чтобы она еще раз утвердилась в мнении, что все парни сволочи и им нельзя доверять. Фабьена осталась в машине, а он пошел извиниться перед девушкой, объяснив ей, что этим вечером не сможет никуда с ней пойти, но в ближайшем будущем это не исключено. Если ему еще раз посчастливится приехать в Париж, он с ней обязательно повидается.

Затем он попросил Фабьену поехать сначала на Северный, а потом на Лионский вокзал и захватил из тамошних камер хранения свои дорожные сумки, оставленные несколько недель назад.