Нечаев вернулся - [72]

Марк Лилиенталь ожидал ее в Бангоре.

Он повез ее на Олений остров, развивая бешеную скорость и не обращая внимания на щиты с предупреждениями, хорошо различимые в резком сиянии зимнего дня. Автомобиль мчался сквозь тронутые инеем перелески, мимо вдававшихся глубоко в сушу узких заливчиков такого густо-голубого цвета, что его можно было бы резать ножом. Подчас у нее даже перехватывало дыхание от подобной стальной синевы. Они остановились в Эллсворте, чтобы заправиться, и Блу-Хилле, где наскоро перекусили. Они перебрались через Эггемоггин по подвесному мосту, связывавшему Олений остров с континентом, и, забросив вещи Фабьены в гостиницу «Пилигрим», Марк повез ее по берегу острова, чтобы она хорошенько осмотрелась. В Стронингтоне в четыре часа пополудни (а для нее по парижскому времени шел уже одиннадцатый час вечера) они выпили кофе и зашли в магазин Эпштейна, поскольку ей понадобилось кое-что из одежды.

В магазине Фабьена приметила, что маленькая блондинка-продавщица слегка покраснела, поздоровавшись с Марком, которого, похоже, видела не впервые. Как только они отошли от девицы за прилавком и двинулись между полок, Фабьена весьма прозрачно намекнула на это.

Марк только рассмеялся.

Да, он бы нашел малышку вполне аппетитной, признался он, если бы она не носила полукеды. «Полукеды, а сверху джинсы — это уже слишком, даже если имеешь красивый зад». Джинсы достойны интереса, только когда их носят на чулки, открытые у щиколотки, для чего необходимы легонькие кожаные туфельки. Они внушают шальные мысли, только когда намекают на то, что скрыто под жесткой тканью одежды первопроходцев!

— В любом случае, ты мог бы не вдаваться в объяснения! — не без едкости прервала его разглагольствования Фабьена. — Меня совершенно не волнует, трахал ты эту молоденькую курочку или нет.

Услышав глагол «трахать», Марк тотчас вспомнил о Беатрис, тоже употреблявшей это словцо.

Он рассмеялся и слегка расслабился.

Нет, он не вдается в объяснения, а просто объясняет. А трахать собирается не кого-нибудь, а ее. Для того она и приехала в эту глушь, разве не так?

Фабьена никак не откликнулась на подобную грубость. Она слишком отчаянно его добивалась, чтобы докучать ему по столь ничтожному поводу. Могла ли она надеяться, что кроме нее в его жизни никого нет, если знала его дня три от силы? Быть может, ее грела иллюзия или соблазн стать единственной?

Роясь на магазинных полках, Марк убедился, что вещи из полотна, типично американские по покрою и цветовым оттенкам, очень часто имели китайские, южнокорейские или сингапурские этикетки.

— Тебе это не напоминает Сталина? — спросил он. — Его последнюю теоретическую работу 1952 года? О мировом рынке?

Фабьена глядела на него, совершенно ничего не понимая.

— Не знала, что Сталин когда-нибудь мог написать что-то действительно теоретическое, — безапелляционно заявила она. — К тому же я вообще не читала ни одной его строки!

— Но это невозможно!

По его лицу она поняла, что он ей не поверил, и разъярилась:

— Как ты думаешь, сколько мне лет? Сталин — это глубокая древность!

Он обнял ее, стал целовать за ухом, в шею, не переставая хохотать как сумасшедший:

— Свершилось! Явление новой Евы, женщины, ниспосланной свирепым безумцам, чтобы увести их в теплые страны из пустыни холодных догм! Как мне повезло, что я тебя встретил!

— Какая муха тебя укусила?

— Можешь поклясться, что никогда не прочла ни одной строки Сталина?

Она отстранилась от него, скрестила пальцы, как в детстве, и торжественно провозгласила:

— Ни его, ни Мао, ни Троцкого, ни Тореза, ни Тольятти… Клянусь! Я лично занималась исключительно филологией.

— А Маркса?

— Сравнил тоже! Маркс все-таки писатель. И потом, он был гениален. Совершенно безумен, но гениален! Помнишь, какие письма он посылал Энгельсу в 1857 году?

Он заглянул ей в глаза, поглаживая пальцами затылок, укрытый короткими волосами.

— Говори, говори! Я чувствую, что еще чуть-чуть, и я кончу!

Она даже не улыбнулась и продолжала с невозмутимым ВИДОМ:

— Маркс канючит, обращаясь к своему alter ego, жалуясь на то, что развивающийся кризис капитализма, его необратимый крах в ближайшем будущем — заметь, дело происходит в 1857 году — сделают ненужным его фундаментальный труд, разоблачающий законы системы современных ему торговых отношений. Если ему поверить, он явился в мир слишком поздно… Между тем книга, которую он писал, так и оставшаяся в черновиках, совершенно гениальна. Его наброски, «Grundrisse». Как только он берется за конкретные прогнозы, работает над материалами по ближайшей политике, бедняжка Маркс начинает тыкать пальцем в небо. А стоит ему вознестись в эмпиреи абстрактных рассуждений об универсально-историческом, как он попадает точно в яблочко.

Марк Лилиенталь тихонько присвистнул, снова крепко прижал ее к себе и стал нашептывать на ушко:

— Сегодня буду спать с самой очаровательной, красивой и извращенной женщиной, которая читала не только «Заговорщиков», но еще и Маркса! Я не я, если меня не ждет нечто потрясающее!

Она уткнулась лицом в его плечо, потом отпрянула и взглянула прямо в глаза.

— Спать, спать… сколько болтовни! Когда же перейдем к действию?