Нечаев вернулся - [101]

Так вот о том, что он надеется выйти на пасынка этой же ночью, Марру и поостерегся доложить.

Комиссар извинился за свой несвоевременный визит. Однако в голове у его начальника уже роились соображения по поводу тех осложнений и проблем, коих теперь явно не избежать.

В квартире на улице Лилль Беатрис Лилиенталь рыдала и размазывала слезы по лицу.

Она плакала беззвучно, скорчившись на канапе в комнате, где ее мать обычно смотрела телевизор.

А между тем вечер начинался так хорошо!

Нет, она ничего не имела против того, чтобы провести ночь у Адрианы. Впрочем, свою мать она никогда не называла по имени — только мамой; это отца она окликала «Марк», или «парень», или «старичок», или еще как-нибудь — вариантов было хоть отбавляй! Ей также не показалось обидным, что ее матушка и Эли Зильберберг отправились чинно под ручку в театр. Разумеется, ни один мужчина не мог сравниться с ее отцом. Но Эли ее забавлял, был ей интересен и говорил с ней, как со взрослой девушкой. А к тому ж всякому бросалось в глаза, что он боготворил ее родительницу, и это даже трогало. И не внушало особых опасений.

А если прибавить к этому возбуждение, в которое все они пришли от истории с негаданно вернувшимся с того света Даниелем, хотя она слышала обо всем этом лишь краем уха, то понятно, что вечер обещал многое, притом самого неожиданного свойства.

Когда она покончила с уроками, ей осталось только выбрать видеокассету из тех, что имелись у матери.

Беатрис пыталась быть честной и не стала искать какой-нибудь особо гадостный фильм, но, рыская по полкам с кассетами, она вдруг наткнулась на одну с именем «Адриана», написанным жирным фломастером. Она подумала, что это фильм о каком-то отпуске на взморье в то время, когда супруги еще жили вместе, тем более, что дата на этикетке, 1977 год, подтверждала ее догадку.

Беатрис взяла из холодильника бутылку кока-колы, попутно пожелала доброй ночи Роберто с Марией, опустила кассету в гнездо и поудобнее устроилась перед телевизором, вытянувшись в большом кресле.

Она нажала соответствующие кнопки пульта и приготовилась посмотреть фильм о том далеком прошлом, когда ей было только пять лет.

Чуть более чем через полчаса Беатрис Лилиенталь беззвучно рыдала, забившись в угол канапе и обложившись подушками, чтобы оградить себя от грубости этого мира.

При всем том ей казалось, что она имела некоторое представление о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они занимаются любовью. Эту науку она отчасти впитала с молоком матери и усвоила из таинств интимной стороны собственного бытия, отчасти из бесед, замечаний, роняемых шепотом или в приступе веселого безрассудного исступления девицами ее возраста.

В этом фильме сам Марк не попадал в кадр, поскольку держал в руках камеру. Но слышен был его голос, диктующий Адриане позы и жесты при ее соитии с партнером. Ни тела, ни лица мужчины объектив камеры почти не отразил. Слышался лишь голос, приказывающий и комментирующий, чуть надсадный от испытываемого Марком непристойного наслаждения подарить кому-то невидимому, третьему великолепное тело покорной и счастливой Адрианы.

В тот момент, когда ее мать закричала в пароксизме наивысшего блаженства, Беатрис Лилиенталь нажала на «стоп» и залилась слезами.

И вот теперь в полусумраке гостиной ей, беззвучно рыдавшей, стало казаться, что жизнь ее кончилась. По крайней мере, та, прежняя жизнь. Отныне и навсегда в ней что-то сдвинулось и начиналось нечто новое, полное мрака и жара соблазна.

Будущее рисовалось неясно, как пустыня с ее миражами, таинственными ловушками и безмерным одиночеством.

— В Тель-Авиве, — сказал Даниель Лорансон. — В новом французском книжном магазине. Его недавно открыли в Дизенгоф-центре на Черниговской улице… В первых числах сентября, три месяца назад…

Разговор происходил у Фабьены на улице Аббатства. Она как раз положила трубку после звонка Марка Лилиенталя. Даниель тоже поговорил с ним.

— Привет, Нечаев! — таковы были первые слова Марка, в точности повторившего слова Жюльена Сергэ, обращенные к Даниелю накануне в «Нью морнинг», когда они оба слушали неизвестного им трубача, великолепно исполнявшего темы старых песен Луи Армстронга. Марк и Даниель договорились о встрече. Но Марк считал излишним сообщать Эли и Адриане, если они придут к «Липпу», как было условленно, о том, что Даниель обретается совсем поблизости.

— Мне бы предпочтительнее повидаться с тобой без посторонних, — сказал ему Марк. Затем спросил, нет ли вестей от Жюльена. У Даниеля таковые оказались, и он со смехом сообщил:

— Он в Асконе. С двумя женщинами разом. Нет, так не предполагалось, но получилось… Одна — таинственная немка из хорошей семьи… Зовут Беттиной… Да, как ту маленькую сучку фон Арним, помнишь, Марк? — Даниель слышал смех Марка, искаженный проводами, делавшими его голос почти ирреальным. Его прежний смех, умный и чуть циничный. Было понятно, почему Марк вспоминал о Беттине фон Арним, о ее переписке, о ее странных возвышенно-жеманных текстах. Давным-давно, во времена их буйной юности, еще на улице Ульм, когда им хотелось поговорить о заблуждениях романтически настроенной души, на языке обычно крутилось имя этой самой Беттины. — Так вот, Беттина и лучшая подруга Беттины, насколько я понял. Жюльена совсем разморило от счастья, но при всем том он весьма шокирован. Но наш милый Жужу каким был, таким и состарится. Он всегда хотел маслица сегодня, а деньги за него отдавать — завтра… или никогда, что одно и то же. Да, Марк, кстати о маслице: ты бы не одолжил мне до твоего приезда Фабьену? Знаешь, в ожидании гораздо лучше думать о тебе, трахаясь в твою честь… — Но тут смех Марка оборвался, голос сделался резок и сух: