— Четвероглазый!.. четвероглазый!..
— Эхъ, вы, ребятки! сказала одна дѣвочка лѣтъ 11–12: — эхъ, вы, ребятки! Грѣхъ, большой грѣхъ смѣяться надъ больнымъ человѣкомъ!..
Съ этими словами дѣвочка скрылась, и ребятки присмирѣли: перестали кричать и довольно дружелюбно на меня посматривали.
Черезъ нѣсколько минутъ эта дѣвочка привела ко мнѣ свою мать — женщину лѣтъ за тридцать.
— Что, другъ, болѣнъ? спросила меня женщина, дотронувшись слегка до моего плеча.
— Болѣнъ, матушка.
— Пойдемъ къ намъ въ избу, у насъ въ избѣ ты и переночуешь…
— Спасибо, матушка!
— Не за что, пойдемъ!
Мать съ дочерью помогли мнѣ привстать, отвели въ себѣ въ избу, положили на постель и цѣлую ночь — то ставили мнѣ горшки на животъ, то прикладывали къ животу горячую золу.
— Слушай, другъ, сказала мнѣ хозяйка, когда уже взошло солнце:- ступай отъ насъ куда знаешь!
— Это же отчего? спросилъ я, никакъ не ожидая отъ этой радушной женщины такого предложенія.
— Да такъ, ступай!..
— Отъ чего же?
— Избави Господи — умрешь у насъ, придетъ мой хозяинъ домой, какъ собаку меня изобьетъ!..
Дѣлать было нечего, — я отправился въ путь, и на этотъ разъ не останавливаясь; горшки, зола ли помогли, только я выздоровѣлъ.
Шелъ я путемъ дорогою, стороною незнакомою; попался я на свадьбу — на дѣвичникъ. Свадьба была не ахти мнѣ: мужикъ — хозяинъ былъ не богатый, а я, относительно, былъ богачъ. Самъ собою, безо всякой просьбы, купилъ я полведра водки и за каждую пѣсню, которою величали меня дѣвки, платилъ по пятаку (тогда деньги ходили на ассигнаціи). А потому меня считали за большаго гостя. Помню, какъ теперь, дѣвки величали меня такъ:
А и кто у насъ
Большой набольшій?
Большой набольшій
Воеводою?
Воеводою
Да и Павлушка,
Большой набольшій
Да Ивановичъ.
Пріѣзжаетъ онъ
Въ свою вотчину;
Онъ и въ вотчину
И во дѣдину.
Онъ и судъ даетъ
Все по правдѣ-то:
Онъ и съ правова
Беретъ сто рублей,
Съ виноватова
Беретъ тысячу;
А съ доносчика, —
Что и смѣты нѣтъ!
Когда дѣвушки нашли у меня такіе, то послѣ меня спросили на голосъ:-
Слышалъ ли, Павелъ сударь?
Слышалъ ли, Ивановичъ?
Про тебя мы пѣсню пѣли,
Про твое ли про досужество!..
Этотъ спросъ, разумѣется, сопровождался поднесеніемъ тарелки, на которую я положилъ опять таки пятакъ.
— А ужъ мы тебя, Павелъ Иванычъ, теперь величать не станемъ, шепнула мнѣ одна дѣвушка.
— Отчего такъ?
— Нельзя, другіе гости обидятся; тебя и такъ больше всѣхъ величали:
— Да Христосъ съ вами! величайте кого хотите; лишь бы весело всѣмъ было.
— Нѣтъ, ни гостей не станемъ величать теперь: надо жениха съ невѣстою.
И запѣли, какъ матушка родная уговаривала свою доченьку посадить мила дружка на кроватушку,
Разговоры разговаривать,
Про его родню разспрашивать.
Добрый молодецъ (по пѣснѣ), тряхнувъ кудрями, такъ отвѣчалъ:
У меня семья веселая!
У меня родня богатая:
По губерньямъ — губернаторы,
По уѣздамъ — все исправнички,
По селамъ — славны головы!
Пропѣли, тогда стали отецъ-мать благословлять жениха-невѣету поной.
Пало перо
Перо легкое!
То не перо
То не легкое:
Палъ Иванъ,
Палъ Ивановичъ,
Передъ образомъ,
Богородицей,
Всепречистою;
Передъ батюшкой
Да родименькимъ,
Передъ матушкой
Да родимой-то!
А и всѣмъ имъ —
Слава — по ровну!..
Стало быть конецъ и дѣвичнику…
Скоро сказка сказывается, да не скоро дѣло дѣлается. Долго-ли, коротко-ли, а дѣвичникъ справили и надо искать ночлега. Мои собесѣдники, кто вполпьяна, а кто и совсѣмъ пьянъ; какъ такъ ни разговаривай, а оставаться нельзя: надо было или цѣловаться, или драться; я хе въ то время ни имѣлъ охоты ни къ тому, ни къ другому, а потому счелъ за лучшее — уйти.
Опятъ пошелъ я стороною незнакомою… А ночь — хоть деньги считай!.. Вышелъ я изъ избы и пошелъ въ городъ. Только что я вышелъ на дорогу — мнѣ большой обозъ порожнякомъ по пути.
— Путь во Богѣ! крикнули изъ обоза мнѣ.
— Путь во Христѣ! отвѣтилъ я, снявши шапку и поклонившись міру.
— Куда Богъ несетъ?
— Въ городъ.
— Въ городъ?
— Да, въ городъ.
— Садись! Мало подвеземъ, заговорили мужики:- садись… садись, мало подвеземъ.
Я сѣлъ.
— Отколь, человѣкъ? спросилъ меня мужикъ, съ которымъ я сѣлъ, на сани.
— Изъ-подъ Москвы.
— А! Изъ-подъ Москвы?
— Изъ-подъ Москвы?…
— Ну, да, изъ-подъ Москвы.
— Гм… гмъ…
— А вы откуда?
— А мы изъ Жигаловки! отвѣтилъ тотъ съ достоинствомъ.
— Гдѣ эта Жигаловка?
Мужикъ посмотрѣлъ на меня не то съ презрѣніемъ, не то съ недоумѣніемъ.
— Гдѣ Жигаловка?
— Да, гдѣ Жигаловка?!
— Жигаловка?
— Да, Жигаловка.
— Да развѣ въ Москвѣ не знаютъ про Сергѣя Жигаловскаго?
— Можетъ и знаютъ; только я не слыхалъ.
— А вотъ какой у насъ Серега: дай ему цѣлковый: «поди за водкой!» — «Я водки не хочу!..» А водку любитъ: — во! Душа!.. «Да пожалусто… душа!..» Слѣзетъ съ печки:. «Ну, дай пошлю…» — Выйдетъ на крылечко, посмотритъ: есть кто, пошлетъ, а нѣтъ — самъ ни за какія тысячи не пойдетъ.
— Ужь будто и совсѣмъ не пойдетъ? спросилъ я, будто не довѣряя его словамъ.
— Да ты знаешь, какъ онъ живетъ?
— Нѣтъ, не знаю.
— А вотъ какъ: живетъ онъ въ лѣсу… Дрова, значитъ, рукой подать… Палкой швырнуть — докинешь… Холодно ужъ избѣ, дѣться не куда. Онъ пойдетъ, дровъ нарубитъ, печку стопитъ. Станетъ въ избѣ холодно, онъ на печку взлѣзетъ; на печкѣ холодно, онъ въ самую печку проползетъ! Вотъ какой! Станетъ холодно въ печкѣ, онъ опять дровъ охапку нарубитъ. Вотъ какой!.. А въ Москвѣ будто не знаютъ Жигаловскаго Серегу?
