Подовой пошелъ въ буфетъ, возвратился черезъ нѣсколько секундъ, неся на тарелкѣ ржавую селедку.
— Эта селедка не здѣшняя?
— Никакъ нѣтъ!.. Самая московская!
— Да мнѣ хочется здѣшней, переяславской селедки, все таки настаивалъ я.
— Мы селедки получаемъ изъ самой Москвы, твердилъ мнѣ половой:- изъ самой Москвы…
— А мнѣ нужно свѣжей переяславской!..
— Такой мы не держимъ.
И тогда я понялъ, что въ Москвѣ надо искать Переяславля, а въ Переяславлѣ Москвы.
— Можно селянку сдѣлать, таинственно мнѣ проговорилъ половой полушопотомъ.
— Давай хоть селянку!
— Постную?
— Нѣтъ, давай скоромную!
— Извольте.
Принесъ мнѣ этотъ половой селянку, вычурно вертя руками, поставилъ сковороду на столъ. Хлѣбнулъ разъ, другой — плохо… а какъ голодъ не тетка, то я всю ее съѣлъ.
Въ переяславскомъ уѣздѣ мнѣ дѣлать было нечего, я нанялъ вольныхъ лошадей до Ростова; тогда еще дорога отъ Москвы до Ярославля не была передана въ однѣ руки — содержателя вольныхъ почтъ. По дорогамъ, гдѣ существуютъ вольныя почты, вы не имѣете права, да почти и никакой возможности ѣхать иначе, какъ не на почтовыхъ; а потому вы поневолѣ должны брать вольную почту, и передвигаться съ мѣста на мѣсто съ скоростію 12 верстъ въ 18 часовъ; тогда какъ эти 12 верстъ на вольныхъ лошадяхъ можно было проѣхать минутъ въ 40 и за гораздо меньшіе прогоны.
И такъ, я взялъ вольныхъ лошадей и отправился въ Ростовъ. Не успѣли мы отъѣхать нѣсколькихъ верстъ, какъ я почувствовалъ, что мнѣ мое лакомство въ переяславскомъ трактирѣ не проходитъ даромъ: сильныя спазмы въ желудкѣ заставили меня вспомнить, что я ѣлъ трактирную, да еще въ трактирѣ уѣзднаго города, селянку.
— Остановись на минуту! сказалъ я своему ямщику, который ѣхалъ такъ-себѣ, и не хорошо и не дурно.
— Что тебѣ? спросилъ ямщикъ.
— Да остановись!
Ямщикъ остановился. Я, охая и кряхтя, вылѣзъ изъ своей телѣги.
— Что съ тобой?
— Ничего, отвѣчалъ я.
— Какъ ничего? какъ-то не совсѣмъ привѣтливо отнесся ко мнѣ ямщикъ:- на тебѣ лица человѣческаго нѣтъ!
— Такъ, что-то понездоровилось…
— Понездоровилось?!..
— Ну, да!..
— Ахъ, дуй-те горой! съ большимъ уже озлобленіемъ крикнулъ на меня мой ямщикъ.
— За что-же ты сердишься?
— Чего не сказалъ, что болѣнъ?…
— Я былъ здоровъ.
— То-то здоровъ!.. теперь мнѣ что дѣлать прикажешь?
— Везти на станцію, а тамъ сдашь другому…
— Кто же тебя со станціи повезетъ?
— Отчего-же?
— А какъ издохнешь! Кому охота за тебя передъ судомъ въ отвѣтъ идти? кто захочетъ отвѣчать?
— За что же отвѣчать?
— Какъ не отвѣчать?.. затягаютъ по судамъ!
— Ну, пріѣдешь на станцію, я останусь на той станціи, сказалъ я, чувствуя всю справедливость доводовъ ямщика.
— На какой станціи?
— На которую пріѣдемъ.
— Да развѣ мы ѣдемъ на казенную станцію? Самъ знаешь: мы ѣдемъ не на казенную, ѣдемъ на свою, гнѣвно пояснялъ мнѣ ямщикъ. — А онъ говоритъ — на станцію!..
— Это все равно: какая бы ни была станція, на какую станцію пріѣдемъ, я тамъ и остановлюсь.
— Такъ тебя и пустятъ!..
— Отчего же?
— А издохнешь! крикнулъ на меня ямщикъ. — Мнѣ не охота за тебя отвѣчать, а другой пойдетъ подъ судъ! уже не такъ грозно, какъ насмѣшливо наставлялъ меня ямщикъ.
— Что-же дѣлать? спросилъ я ямщика.
— Что дѣлать! сказалъ ямщикъ и замолчалъ, сердито посматривая на меня.
— Вотъ что я придумалъ, сказалъ я ямщику, немного помолчавъ:- я вотъ что вздумалъ…
— Что вздумалъ?
— Тебѣ отвѣчать за меня не слѣдъ, продолжалъ я, — другому то же; такъ оставь меня здѣсь, а самъ ступай домой: я какъ нибудь перебьюсь до завтра, а завтра, ежели не полегчаетъ, какъ нибудь доплетусь назадъ до Переяславля…
— Долго думалъ, хорошо и выдумалъ!! съ пренебреженіемъ сказалъ ямщикъ.
— Почему же не дѣло?
— Дѣло!.. какъ есть дѣло!
— Да вѣдь ты получилъ за станцію прогоны; мнѣ они не нужны, я ихъ не возьму назадъ: оставлю у тебя.
— Дѣло!.. Садись!..
— Все равно, я здѣсь останусь! сказалъ я, не влѣзая въ свою телѣгу.
— Что ты толкуешь!.. Гдѣ видано, чтобы христіанскую душу, при смерти, да еще глядя на ночь, покинуть въ чистомъ полѣ?!..
При помощи ямщика я влѣзъ въ телѣгу, мой ямщикъ тронулъ лошадей и мы буквально понеслись: вѣроятно не всякому курьеру удавалось такъ быстро ѣздить!
— Эхъ, вы, миленькія!.. крикнетъ ямщикъ и махнетъ на лошадей кнутомъ, — и лошади еще быстрѣй помчатся.
— Издохнешь!.. Какъ есть, издохнешь, скажетъ онъ, глядя на меня, и опять:- Эхъ, вы миленькія!
Мы мчались, не разбирая ни рвовъ, ни овраговъ, толчки были страшные, и эта ѣзда была въ то время для меня не совсѣмъ пріятна. При каждомъ толчкѣ я чувствовалъ страшныя боли; но остановить ямщика я не хотѣлъ: ему, видно, хотѣлось меня сбыть съ рукъ — боялся суда, а оставить на дорогѣ — тоже нельзя: христіанская душа въ чистомъ полѣ ночью погибнетъ.
— Издохнешь! Какъ есть издохнешь! скажетъ онъ, оглядываясь на меня, когда уже я сильно начну стонать.
— Да мнѣ теперь лучше…
— Видно!!..
— Мнѣ же лучше знать…
— Лучше!.. А посмотри-ко на себя!..
И опять:- «эхъ вы, миленькія!» Опять мы мчались, что было силы у лошадей…
— Что я тебѣ скажу, хозяинъ! ласково заговорилъ ямщикъ, немного пріостанавливая свою тройку. — Послушай меня, пожалуйста, хозяинъ.
— Изволь говорить; буду слушать.
— Можешь ты на самое малое времячко, хозяинъ, можешь ты помолчать, да не охать?
