Небываемое бывает - [94]

Мне хотелось бы заключить эти записки субботним вечером прославленным стихотворением Жуковского «Воскресное утро в деревне» (тоже из Хебеля), без которого также не обходилась ни одна хрестоматия. Стихи эти очень нужны здесь. Не назидания или противопоставления ради и не для украшения, а только ради воспоминания, которое, по Пушкину, есть сильнейшее свойство человеческой души. Оно нужно нам, чтобы напомнить о той задумчивости, которая уходит из села и удержать которую мы еще в силах.

— Слушай, дружок — говорит Воскресенью Суббота. — Деревня

Вся уж заснула давно; в окрестности все уж спокойно;

Полночь близка!.. — И только успела Суббота промолвить:

«Полночь!» — А полночь уж тут и ее принимает безмолвно

В тихое лоно. — Моя череда! — говорит Воскресенье;

Легкой рукою, тихонько двери свои отворило,

Вышло и смотрит на звезды, звезды ярко сияют;

На небе темно и чисто; у солнышка завес задернут.

Долго еще до рассвета; все спит; иногда навевает

Свежий ночной ветерок, сквозь сон встрепенувшись, как будто

Утра далекий приход боясь пропустить. Невидимкой

Ходит, как дух бестелесный, неслышной стопой Воскресенье:

В рощу заглянет — там тихо, листья молчат; сквозь вершины

Темных дерев, как бесчисленны очи, звездочки смотрят;

Кое-где яркий светляк на листочке горит, как лампада

В келье отшельника. По лугу тихо пройдет — там незримый

Шепчет ручей, пробираясь по камням; кругом вся окрестность,

Холмы, деревья в неверные тени слилися и молча

Слушают шепот. Зайдет на кладбище — могилы в глубоком

Сне, и под легким их дерном как будто что дышит свободным,

Свежим дыханьем. В село завернет — и тай все покойно.

Пусто на улице; спят петухи, и сельская церковь

С темной своей колокольней, внутри озаренная слабым

Блеском свечи перед иконой, стоит, как будто безмолвный

Сторож деревни. Спокойно на паперти сев, Воскресенье

Ждет посреди глубокой тьмы и молчанья, чтоб утро

На небе тронулось... Тронулось утро; во тьму и молчанье

Что-то живое проникло; стало свежее, и звезды

Начали тускнеть... Петух закричал. Воскресенье тихонько

Подняло занавес спящего солнца, тихонько шепнуло:

«Солнышко, встань!»... И разом подернулся бледной струею

Темный восток; началось там движенье, и, следом за яркой

Утренней звездочкой, рой облаков прилетел и усыпал

Небо, и луч за лучом полились, облака зажигая...

Вдруг между ними, как радостный ангел, солнце явилось.

Вся деревня проснулась и видит — стоит Воскресенье

В свежем венке из цветов, и сияя на солнце,

«Доброе утро!» всем говорит. И торжественно-тихий

Праздник приходит на смену заботливо-трудной неделе;

Благовест звонкий в церковь зовет — и в одежде воскресной

Старый и малый идут на молитву... В деревне молчанье;

В церкви дымятся кадила, и тихое слышится пенье.

В допетровской Руси учебники были полны еще высокого учительства и староотеческих наставлений о том, как прожить человеку достойно жизнь. Теперь эту мудрость мы называем народной. Каждый малыш по слогам читал тогда:

«Не ищи, человече, мудрости, ищи кротости; аще обрящеши кротость, то и одолеши мудрость; не тот мудр, кто много грамоте умеет; тот мудр, кто много добра творит».

Сможете ли вы выбросить хоть слово из этого поучения? Разве что заменить слово «кротость», к примеру, на «скромность». Из всех западных мыслителей более всех на русскую педагогику повлияли взгляды английского философа того же, XVII века Джона Локка. Это он отвергал школьную премудрость с ее схоластикой, программой, начетничеством и казенными теориями и требовал, чтобы обучение было как можно ближе к жизни.

Мы начали этот очерк с английского джентльмена, который «обыкновенно живет в деревне». Что, если мы и кончим англичанином Локком, который был убежден, что «молодому английскому джентльмену нужны самые простые вещи, не толстая и не теплая одежда, простая

пища, приученные к холоду ноги, жесткая постель, свежий воздух, здравый рассудок, знание людей и природы, привычка молиться боту утром и вечером, правдивое сердце». Простим и великому мыслителю веру в бытие бога. Вместо привычки молиться не грех было бы упражнять историческую память в стихах и прозе.

Скажете: а при чем тут ученическая бригада? Сегодня нет школы или бригады, которых не касались бы и эти идеи. Именно в этой стратегии нуждается наша школа. Когда в обществе думают, спорят и пишут о воспитании писатели, учителя, инженеры, военные, это признак нравственного пробуждения и здоровья. После Локка в следующем столетии француз Дюкло скажет: «У нас много выучки, но мало воспитания; из нас образуют ученых, всевозможных художников, но еще не надумались образовать людей, то есть воспитывать их друг для друга...»

Люди со всей страны, собравшиеся в Москву на учредительную конференцию советского Детского фонда имени В. И. Ленина в Колонном зале Дома союзов, не читая ни Дюкло, ни азбук XVII века о мудрости, другими словами говорили взволнованно о том же. Что отвлеченность и эгоизм высушили души и породили сиротство. В зале многие плакали, слушая рассказы о судьбах детей, брошенных родителями. В перерыве в коридорах вдруг показалась фигура высокого и широкоплечего мужчины, он шагал широко, как в поле. То был Вольдемар Францевич Врана, председатель колхоза «Россия», ученик Лыскина. Врана был глубоко растроган тем, что услышал в зале. Он, человек, который сделал для своих сельских детей, как мало кто в России, обрадовался неожиданной встрече, а потом, вздохнув глубоко, сказал с искренним сокрушением: