Небываемое бывает - [78]
Вергилий был не одинок в своем убеждении о спасительности земледелия. Он опирался на великую традицию.
Еще за два столетия до него другой римский «деревенщик», с детства знакомый с плугом, в восемнадцать лет израненный в сражениях с Ганнибалом, страстный боец на Форуме, глубокомысленный писатель, вождь легионов, рачительный хозяин, вошедший в историю абсолютной неподкупностью и бесстрашной ненавистью ко лжи, Марк Катон Старший, который оставил нам обстоятельный труд «Земледелие», а сотням поколений школьников запал в сознание знаменитой непримиримостью к финикийской торгово-ростовщической республике, ибо кончал все речи на Форуме страстный оратор словами: «Сверх того, я полагаю — Карфаген должен быть разрушен».
Да, это Марк Катон Старший. В труде «Земледелие» и на поле он распоряжался навозом так, будто отдавал приказы в виду наемных полков Карфагена:
— Старатель, охраняй козий, овечий, коровий и всякий прочий навоз... Очищай его и размельчай...
Далее он гремит, как будто требует от конницы охватить фланги противника:
— Навоз дели так: половинную долю вывози да ниву, где будешь сеять корма... четвертую долю положи под окопанные маслины... другую четверть сохрани для луга...
Как истинный аристократ, Катон запахи теплого хлева предпочитал любым ароматам города. Через две тысячи лет эта традиция дольше всех будет держаться в самом уединенном уголке Европы, на Британских островах, где самое знаменитое руководство для «настоящих мужчин», как уже говорилось выше, начинается со слов: «Джентльмен обыкновенно живет в деревне».
Англичане будут вновь нам сопутствовать. Когда речь идет о животноводстве, породе и отборе и земледелии, без них не обойтись, и вряд ли какая другая страна в мире могла дать в прошлом веке Дарвина, кроме Альбиона.
Коневодство родилось из земледелия и оседлости, и лошади приручены позже коров. И кочевники-степняки не сами одомашнили лошадь, а получили ее от древних оседлых ираноязычных арием, по нашим учебникам, скифов. Память — сила творческая, древняя и благородная, и вряд ли историческое чувство родилось в XIX веке, как полагал Флобер. Он же считал, что это самое историческое чувство — лучшее, что дал XIX век. Как знать? Однако, когда он говорит, что штурм Карфагена ломит ему кости, веришь ему.
Пора нам вернуться к себе в среднюю полосу России и южнорусские степи, пора нам в казачий край, на родину коневодства, где «смурую мглу там солнце рассеять не в силах». Это конечно же Вергилий. Мы условились не упоминать каждый раз сносками его имя. Это последний раз. Сделаны эти наброски, как я говорил, зимними вечерами.
«Вожа» для русского слуха как раскаты весеннего грома, как благовест. На реке Воже, у Рязани, за два года до Куликова поля русские дружины разбили ордынцев.
Рязань приняла первый удар орды, когда «прииде безбожный царь Батый на роусскоую землю». Евпатий Коловрат был в ту пору в Чернигове. Услышал страшную весть, понесся он с малою ратью к родному городу. Если штурм чужого Карфагена ломит кости французу Флоберу через две тысячи лет, то что же тогда чувствовать русскому всего-то через семьсот пятьдесят лет после того, как вырезана Рязань, и как перенести миг, когда дружина Коловрата, спешившись с дымящихся коней, не нашла ни единой живой души: «Множество народа лежаша ови побьены и посечены а ины позжены ины в реце истоплены». И «еоупатий вскрича в горести...»
И крик Евпатия стал вечным спутником его народа.
Крик Коловрата слился с гулом копыт коней его молчаливой дружины.
Они нагнали орду. И таранили ее.
Тысяча семьсот всадников против несметной армии степняков.
Эпическая песнь об этом еще будет написана.
Они выбрали верную смерть. И враги почувствовали, что «ни един от них может съехати жив с побоища». После увиденного в Рязани они не могли уже ни «съехати», ни жить на земле.
Эти тысяча семьсот безвестных всадников. Даже враги были подавлены и смущены духом нагнавшей их дружины и донесли Батыю: «Сии бо люди крылаты и не имеющи смерти тако крепко и моужественно ездя бьющеся един с тысящею и два со тмою».
Рязань всегда первая принимала удары орды — как позже и Ставрополыцина, и Дон.
Лучшая часть казачества унаследовала и сберегла дух коловратовой рати.
Все истинные казаки — дети Евпатия, дети русского порубежья.
Южнее Ставрополья раскинулась станица Невинномысская. По местному преданию, название свое станица получила после трагического события. Все мужчины, кто умел держать оружие, ушли в поход. Враг воспользовался отсутствием мужчин и сжег станицу, перерезал стариков и детей и взял в полон женщин. Вернувшись, казаки пережили те же минуты, что и Коловрат с дружиной в Рязани.
Увы, этот самый трагический сюжет есть и самый типичный для русской земли с былинных времен.
Потому-то Русь и выделила из своих недр «старого казака» Илью Муромца «со товарищи». Потому и мальчишки, послушные таинственному зову заступника, взлетают на неоседланных лошадей, как говорит поговорка, родившаяся в этих краях: «Конь — казаку крылья».
Не будем же подрезать крылья слеткам.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Микроистория ставит задачей истолковать поведение человека в обстоятельствах, диктуемых властью. Ее цель — увидеть в нем актора, способного повлиять на ход событий и осознающего свою причастность к ним. Тем самым это направление исторической науки противостоит интеллектуальной традиции, в которой индивид понимается как часть некоей «народной массы», как пассивный объект, а не субъект исторического процесса. Альманах «Казус», основанный в 1996 году блистательным историком-медиевистом Юрием Львовичем Бессмертным и вызвавший огромный интерес в научном сообществе, был первой и долгое время оставался единственной площадкой для развития микроистории в России.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
Книга, которую вы держите в руках, – о женщинах, которых эксплуатировали, подавляли, недооценивали – обо всех женщинах. Эта книга – о реальности, когда ты – женщина, и тебе приходится жить в мире, созданном для мужчин. О борьбе женщин за свои права, возможности и за реальность, где у женщин столько же прав, сколько у мужчин. Книга «Феминизм: наглядно. Большая книга о женской революции» раскрывает феминистскую идеологию и историю, проблемы, с которыми сталкиваются женщины, и закрывает все вопросы, сомнения и противоречия, связанные с феминизмом.
На протяжении всего XX века в России происходили яркие и трагичные события. В их ряду великие стройки коммунизма, которые преобразили облик нашей страны, сделали ее одним из мировых лидеров в военном и технологическом отношении. Одним из таких амбициозных проектов стало строительство Трансарктической железной дороги. Задуманная при Александре III и воплощенная Иосифом Сталиным, эта магистраль должна была стать ключом к трем океанам — Атлантическому, Ледовитому и Тихому. Ее еще называли «сталинской», а иногда — «дорогой смерти».
Сегодняшняя новостная повестка в России часто содержит в себе судебно-правовые темы. Но и без этого многим прекрасно известна особая роль суда присяжных: об этом напоминает и литературная классика («Воскресение» Толстого), и кинематограф («12 разгневанных мужчин», «JFK», «Тело как улика»). В своём тексте Боб Блэк показывает, что присяжные имеют возможность выступить против писанного закона – надо только знать как.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?