Небываемое бывает - [28]

У нас тысячи подлинных мастеров на просторах страны, трудолюбивых и незаметных. Учителя, которых объявили «новаторами», на самом деле только живые, хорошие учителя, какие должны быть в каждой школе. Может быть, мы уже дошли до того, что просто хорошо работающий учитель уже такая редкость, что попадает в «новаторы»?.. Каждый из шестерки «новых новаторов» люди сами по себе простые, добропорядочные и просто обаятельные. Если учитель говорит детям в первом классе: «Тише, дети, у нас на уроке уснул Шота, пусть он поспит», — в бытовом плане такой учитель даже мил и симпатичен, пусть и чудаковат. Но когда это перед всей страной как штрих своей «методики», разумеется, «новой» высказывает член-корреспондент Академии педагогических наук Шалва Амонашвили, это, увеличенное и раздутое телевидением, уже искажает маленький эпизод. Доброму Амонашвили можно резонно заметить: «Шота пришел в школу учиться, а не спать». Тем более что движение человеческого сердца Амонашвили, милое и отеческое в быту, в телестудии звучит уже как «сю-сю-методика», которая имеет мало общего с благородной, глубокой и древней грузинской народной педагогикой.

Но кроме старых и новых новаторов есть в Академии когорта замечательных и честных ученых, которым в этой атмосфере работать невозможно. Атмосферу создала печать. В народе говорят: «Пока паны дерутся, у холопов чубы трещат». Чубы трещат более всего у детей, которые страдают от этой возни.

Школа во все времена и во всех здоровых обществах всегда была институтом благородно-консервативным, как спасительно-консервативна любовь к детям. Школа получает от общества только самое умное, самое проверенное и самое здоровое, что вырабатывает совокупный опыт поколений. Потому школа никогда не может быть революционной. Ребенок и без того интенсивно «революционен» в своем развитии и росте. Его надо приучать к мудрой сдержанности, не погасив творящей силы в нем. Как никогда не может быть школа «опережающей» вопреки «Учительской газете». «Опережающая» общество революционная школа тоже явление патологическое. Растить детей, обгоняющих своих родителей, создавать учеников, опережающих и более прогрессивных, чем их учителя,— это плодить новых Павликов Морозовых, судей своим отцам, внести раскол в поколения. И в этом «опережающем развитии» на первое место ставятся «интеллектуальные ресурсы», а на второе—«нравственные». Стало быть, мечтают вырастить завтра таких компьютерных приматов с вывихнутой рок-психикой. Чтобы быть верными свободе волеизъявления, пусть эта горсточка людей создаст где-нибудь на Варшавке или на Таганке, в Переделкине или ином месте свою школу, «опережающую», «революционную» и «рациональную» и мыслящую инако. На каком основании эта химера должна распространяться на всю страну, кто дал право снова после анархии двадцатых годов, оцепенелых годов, среди бела дня в сердце страны группе лиц разрушать, расшатывать и глумиться над тысячелетними устоями воспитания? И когда этому разрушению будет положен предел?

Еще один краеугольный принцип школы. На Западе давно подсчитали, что на свете нет более прибыльного помещения капиталов, чем вкладывание их в народное образование, но при одном неукоснительном правиле: школа всегда должна быть убыточна. Родители, отдавая детям все, не думают о воздаянии. Ребенок, выросший в лучах бескорыстия, ответит сторицею. Так же поступает мудрое общество. Те, кто говорит о детском производстве, о школьном хозрасчете, о трудовом опережающем воспитании, закладывают страшное разрушение в завтрашний день общества.

В школе дети учатся — это их главный труд.

Только потому, что наши дети решали более головоломные задачки, чем американские школьники, мы первыми запустили спутник. Это не мое мнение, а вывод американских экспертов. Труд школьника должен быть только творческим. Ученик должен не у станка, па конвейере работать, где отупляющая апатия к труду у него вырабатывается сызмальства, а создавать пусть табурет, пусть авиамодель, пенал, картинг или новый фрегат, но все должно быть впервые на земле и в единственном экземпляре. Когда запахло войной и гроза заставила страну подтянуться, у правительства хватило мудрости велеть Макаренко прекратить воспевать детский труд, к тому же в неволе, без истории и родной почвы. Ему жестко и скупо было сказано, что революцию делали не для того, чтобы дети работали, а чтобы учились. Только поэтому мы смогли создать новые танки, моторы, оружие и вырастить новый офицерский корпус, который мгновенно освоил эту технику. Вот поэтому «детская промышленность», как понимают ее интеллектуальные невежды есть «детская онкология» для общества.

Так для чего же нам Пушкин? Чтобы знать, кого мы воспитываем. Какого ученика мы ждем. Помог ли нам Афганистан прояснить это? Бесспорно да! И главный вопрос школы, как и всюду, — кадры. Каков учитель? А ведь честность требует сегодня сказать: «Какова учительница?» Кто, по Белинскому, будет «решать судьбу» ребенка, а значит, общества? И можем ли мы сохранить самоуважение к себе, зная, что самое тяжелое и самое ответственное дело в стране — воспитание детей — мы взвалили на плечи переутомленных женщин, у которых и свои дети дома. Педагог — центральная фигура в школе, как офицер в армии и на флоте. Академия педагогических наук по идее для корпуса учителей и пятидесяти миллионов школьников то же, что для армии Генеральный штаб. Может ли Академия выполнить свою роль среди травли и улюлюканий? Имеет ли это отношение к армии? Более чем прямое.