Небом крещенные - [29]

Всем стало ясно, что инструктор летает по-истребительски, и нечего тратить время на тренировку.

Когда он пришел на КП и доложил о выполнении задания, командир полка сказал ему:

— Летаешь нормально. Завтра же пойдешь на боевое задание.

Летчики окружили Дубровского, и всякий старался угостить его папиросой. К сожалению, он был некурящим.

— Тебя как зовут?

— Александр.

— Выходит, Саша? Санька. Ну, понятно.

Три месяца, как один день, провоевал Дубровский в составе Н-ского истребительного авиаполка. Хотел остаться в полку насовсем. Командир, конечно, понимал его: "Я бы с дорогой душой такого летуна взял, да не имею права".

Вернулся Дубровский в училище лейтенантом и о орденом Красной Звезды на груди. Вот что значит инструктор: поехал на фронтовую стажировку, двух "мессеров" завалил и вернулся.

Фронт был далеко-далеко от здешней среднеазиатской глуши, но все мечты, все помыслы курсантов и инструкторов были там. Курсантам снился день, когда они, окончив непомерно затянувшийся курс обучения, все-таки поедут на фронт. И каждый инструктор таил в душе надежду на какой-нибудь исключительный случай, который поможет ему вырваться из школы пилотов и попасть туда же — на фронт.

Осенью сорок третьего года фронт откатился от Сталинграда. И уже по всему видать, что победа будет за нами — в этом никто никогда не сомневался! Тем сильнее хотелось на фронт.

Поздней осенью, когда уже выпал снежок, улыбнулось, наконец, счастье курсантам, приехавшим издалека и несколько месяцев ожидавшим своей очереди сесть на ЯКи: они вышли на аэродром. Давно командовал эскадрильей капитан Акназов — может быть, это он протолкнул своих вперед. Спасибо ему. Он хоть и строгий, да справедливый.

Особенно повезло летной группе, которую обучал в свое время Иван Горячеватый. Теперь группу принял знаменитый во всей школе инструктор — лейтенант Дубровский.

Пятеро курсантов стояли коротенькой шеренгой, а инструктор, заглядывая в свой блокнотик, называл их поочередно: знакомился.

— Курсант Булгаков.

— Я!

— Хорошо…

Полуминутная пауза, в течение которой инструктор о чем-то размышлял, что-то помечал в блокноте.

— Зосимов?

Всех он, конечно, знал и раньше. Не кто иной, как он сам, отчитывал их в ту сумбурную ночь в карауле и стращал военным трибуналом. Знал прекрасно, но виду не подал. Перекличкой по списку он как бы сказал: начнем все сначала.

После первых же провозных полетов с новым инструктором ребята единодушно сделали вывод: это совсем не то, что было у Горячеватого, это учеба под руководством спокойного, умного, доброго, хотя и требовательного педагога. Очень скоро они привыкли к нему, стали понимать его с полуслова и вовсе без слов. Он сделался для них человеком, с которым связано в курсантской жизни решительно все, сделался даже немножко родным, вроде старшего брата в семье.

Ни в воздухе, ни на земле не слыхали, чтобы Дубровский повысил голос или ругнул курсанта. Но стоило ему сказать слово, и оно вызывало мгновенную реакцию, стоило выразить жестом какое-то желание, и курсанты стремглав, наперегонки бросались его исполнять. В инструкторском полете Дубровский, показывая курсанту какой-то элемент техники пилотирования, усиливал впечатление немногословным, образным рассказом — это способствовало быстрому и твердому усвоению премудростей летного дела. Ну, сказать, например, так: "Не взвивай ЯКа дыбом в момент приземления — он этого не любит; лучше пусти на колеса, пусть бежит". Разве не запомнится такая подсказка?

Прошло несколько летных дней. Все заметили, что инструктор чуть больше, чем остальным, уделяет внимания Зосимову, чуть подталкивает его впереди по программе обучения. И все поняли, что Вадима готовят к самостоятельному вылету первым в группе, а может, и во всей очереди. У Дубровского любимчиков не водилось. Просто Вадим лучше других осваивал новый самолет. Несомненно, так.

Валька Булгаков прикусил язык. Валька своим видом напоминал больного лихорадкой: бледно-зеленый с лица, когда прикуривает самокрутку, руки заметно дрожат.

— Ну и заядлый же ты, Булгак, — сказал ему вполголоса Костя Розинский.

— Пошел ты знаешь куда?! — огрызнулся Булгаков. — Шкапа ты водовозная!

Розинский покачал головой, но не стал продолжать спор. Ни к чему. У Кости хорошее настроение. Костя обрел покой и равноправие в летной группе при новом инструкторе. Немного суеверный, Костя после каждого полета причмокивал языком, как старый, мудрый аксакал, и многозначительно говорил:

— Это нам, братцы, сама судьба послала такого инструктора. За все каши муки с тем психом…

XIX

ЯК — истребитель, родившийся и вставший на крыло во время войны, — разительно отличался от стареньких самолетов, на которых обучались курсанты прежде.

У него острый с небольшой горбинкой нос, прочный цельнометаллический скелет, стойки шасси — сильные, полусогнутые. Весь он похож на хищную птицу из породы ястребиных, чуть присевшую перед стремительным рывком в небо. Як уже не безмолвная птица — у него на борту радио. На фронте ЯКи прославились как неутомимые бойцы высшего класса. Они превосходили немецкие истребители в горизонтальном и вертикальном маневре, их огненные клевки были смертельными для "мессершмиттов", "фокке-вульфов", "юнкерсов" и прочей нечисти.