Небом крещенные - [21]

И случилась беда. Шла бреющим полетом, не поднимаясь выше пяти метров, "семерка" — машина с бортовым номером "7". Инструктор скользил взглядом по бешено летящей земле справа, курсанту приказал смотреть влево: на случай какого неожиданного препятствия — один не заметит, так увидит другой. Но оба проглядели. Оба вдруг услышали треск, как будто по самолету ударили обухом, земля вздыбилась, оказалась почему-то сверху, накрывая пилотов темной пеленой.

Очнувшись, инструктор выплевывал влажный, соленый от крови песок, силился припомнить, что произошло, и не мог. Курсант пришел в сознание только в госпитале. Он был весь искалечен: стал бы ходить по земле — и то хорошо, о полетах думать нечего.

Выезжала на место аварии комиссия во главе с Акназовым. Чабаны рассказали о том, как самолет стукнулся о шелковицу, — они видели это собственными глазами.

— А часто летают вот так над самой землей? — спросил Акназов. Его ладонь заскользила поверх травы.

— Очен шасто, очен шасто!.. — быстро заговорил чабан-казах, тряся белой метелкой бороды. — Разные летают. Седьмой номер каждый день летал. — Старик указал кнутовищем на обломки самолета: — Етот.

В эскадрилье повели дознание. Капитан Акназов и его заместитель вызывали на беседу инструкторов и курсантов, пытались выяснить, кто еще летал бреющим. Все отнекивались. Полеты временно прекратили. Летающую очередь через день гоняли в наряд.

Однажды в казарму зашел младший лейтенант Горячеватый. Поманил пальцем Зосимова и Булгакова, отвел их в сторонку.

— Значит, запродали своего инструктора? — прошипел Горячеватый, сверля острым взглядом поочередно каждого.

Курсанты очумело смотрели на него.

— Кто же донес на меня, хотелось бы узнать? — продолжал он свирепо. — Вы, Зосимов, или вы, Булгаков?

— Я ни слова никому не сказал, — пожал плечами Вадим, начиная понимать, что речь идет о бреющих полетах.

— Я тоже. Меня даже не вызывали, — сказал Булгаков.

— Не знаю, кто донес, но инструктору вашему теперь — во!.. — Горячеватый скрестил растопыренные пальцы рук, образовал перед своим лицом решетку.

— Мы не говорили, честное слово! — воскликнул Вадим.

— И не скажем! — страстно добавил Булгаков.

Горячеватый криво усмехнулся.

— Ладно. Может, вы и не говорили. За Розинским присмотрите, а то он, по-моему, готов доложить.

Погрозив пальцем, как детям, инструктор ушел.

— На бога хотел взять, — сказал Валька. — Дрожит товарищ Горячеватый.

От разговора с инструктором остался неприятный осадок. Горячеватый требовал от них того, на что они решились сами. Попытка проверить их преданность лишь оттолкнула курсантов. Оба это понимали, и оба воздержались от комментариев.

Курсанты молчали. Во всей летающей очереди не нашлось ни одного, кто бы сказал хоть слово о бреющих полетах. Дознание, проведенное командованием эксадрильи, формально никаких результатов не дало.

Прилетел начальник школы. Курсантов и инструкторов собрали в столовой; собрали всех — кто летает и кто "грызет теорию", пришли и уселись на краю передней скамейки Чипиленко и Сико.

Ожидали, что начальник школы произнесет нравоучительную речь и кое-кого накажет для острастки.

Невысокий, грудастый полковник с двумя орденами Красного Знамени, полученными на Халхин-Голе вошел в зал.

— Встать! Смирно! — скомандовал капитан Акназов.

Разогнался было к начальнику докладывать, но тот небрежно махнул рукой.

— Вольно.

Пока полковник шел по узкому проходу, курсанты стояли не шевелясь.

По команде Акназова сели. Залегла тишина.

— Товарищи, в вашей эскадрилье произошла тяжелая авария, накладывающая пятно на всю школу, — начал полковник без особых предисловий. — Авария допущена в результате вопиющего нарушения летной дисциплины. Бреющие полеты по маршруту строжайше запрещены. Этим пренебрегли! Стали летать! — Голос начальника школы звучал все громче, интонации возмущения и гнева с каждым словом крепчали. — Причем летали неумело, неграмотно, и, разумеется, окончилось это печально: нашли в степи единственное дерево и врезались. Результат: курсант, получив тяжелые травмы, больше не годен к летной учебе, инструктор предан суду военного трибунала.

Полковник наискось рубанул ладонью воздух: с этим, дескать, все.

— Как установлено, бреющим летала не одна "семерка", — продолжал он. — И другие пробовали. Это глубоко скрывается, в эскадрилье укоренились ложные понятия, отдающие душком круговой поруки. Инструкторы и курсанты должны были чистосердечно признать прошлые ошибки, обо всем доложить честно и открыто. — Весь зал замер в напряжении. — Раз этого нет, решение будет такое: всю очередь на месяц отстраняю от полетов.

Лица вытянулись, глаза округлились: чего-чего, но такого не ждали.

— Командир эскадрильи! — обратился начальник школы к Акназову.

Капитан щелкнул каблуками.

— Полученный вами бензин передать в другую эскадрилью по нашему указанию.

— Есть!

Вот и отлетались… Бензин отобрали, а через месяц еще неизвестно, как оно все сложится — вернут или нет. И это в то время, когда осталось выполнить по три-четыре маршрута, чтобы закончить программу на УТ-2, когда всем уже снился быстрокрылый истребитель.

Начальник школы в тот же день улетел. Гул мотора его истребителя потревожил здешний аэродром в последний раз. Надолго воцарилась тоскливая, застойная тишина.