Небольшие повести - [62]

Фекла отомкнула свой личный сундучок и достала граненый флакон.

- Чего же ты духи прячешь? - спросила Лина. - Ровно Плюшкин.

- На всех не напасешься.

- Платок-то у тебя сиротский, - сказала Дарья. - Не к лицу. Бери мой. Хочешь?

- Давай! Надо бы за первотелками Марьи Павловны поглядеть.

- Я сбегаю, - сказала Фекла. - Иди уж. И гостинца ему снеси.

Она подала сестре кулек семечек.

Лина вышла, и все смотрели в окно, как она вышагивает по тропке в красивом фестивальном платке, в белой кофточке под ремешок.

- Полетела к своему залеточке, - проговорила мать нежно. - Так у них хорошо! Так по-чистому! Ах, как хорошо, - и, вернувшись к утюгу, добавила: - Залетка-то живет на кордоне, а каждый раз провожает.

- Доведет до околицы, а дальше идти не смеет, - задумчиво сказала Дарья. - Станет и стоит. Любуется на ее походочку.

- Ну вот, - сказал председатель. - Любовь - штука обоюдная. Вот поедешь с хором…

- Сказала, не поеду значит, не поеду.

- Не перебивай! Мы тебя в центре поставим, в первый ряд, на самую середину. Встанешь в лентах, в красных сапожках: неужели ни один не позарится? Барышня сочная. Вон какой ромштекс! - Он шлепнул ее. Она взвизгнула и засмеялась. - А на тебя глядят скульпторы, полковники…

- Да они все женатые…

- То-то и дело, что нет! Семьдесят три процента холостых и разведенных. Возле павильона все тебя знают. Ты там все одно, что бюст Тургенева. А в доме отдыха - другое дело. Там ты артистка.

- Не поеду! - сказала Дарья нерешительно.

- Смотри, останешься на семена, как Феклуша.

- Слушай, Дарья, - сказала мать. - Тебе дело говорят.

- Да вы-то хоть молчите, мама. - Дарья сморщила облупленный носик и спросила: - А верно меня на виду поставят? Не зря говорите?

Председатель взглянул на нее, скривился и сказал:

- Поставим, поставим.

Дело и тут было сделано. И Иван Степанович, уходя, сказал весело:

- А не хочешь, не езжай. Плакать не станем.

Таню Рудакову мы застали во дворе. Она развешивала белье: хлориновое исподнее мужа, свое рванье, ребячьи выцветшие трусики.

Недавно Тане сровнялось двадцать четыре года. А муж Авдей Андреич много старше. Сколько я себя помню, он бессменно работает счетоводом. От первой жены остался у него дошкольник Ефимка. С ним Тане и приходится воевать.

Девчонкой Таня была звонкая, заводная. А как свадьбу сыграла, будто удивилась. Стала тихая, как гармошка в футляре. Вот что значит выходить за чужого мужа.

Иван Степанович подошел к Тане и спросил:

- Отдохнула?

Она молча развешивала белье.

- Тебя спрашивают или нет?

Таня опустила голову и стала теребить фартук мокрыми руками. Была она длинная, тощая и плоская.

- С хором поедешь?

- Не знаю.

- А кто знает?

Таня помолчала немного и сказала тихо:

- Хозяин не пустит.

В это время хлопнула дверь, и на крыльцо выбежал Авдей Андреич, в валенках и в галстуке, прикрепленном к сорочке скрепкой для бумаг. Был он небритый, и волосы, наполовину черные, наполовину седые, как говорят - соль с перцем, торчали у него во все стороны.

- Танька! - закукарекал он. - К вечеру луковицу испеки! Мозоли сводить буду! - Он вынул часы, щелкнул рышкой. - К семи давай!

На Ивана Степановича он и не поглядел, будто его не было.

- Вечером ей некогда, Авдей Андреич, - оказал председатель. - Вечером ей с хором ехать.

Он ничего не ответил, бросился в избу и стал бегать по дому, хлопать дверьми. Сердился.

Немного обождав, мы прошли в горницу, которая у них называлась «зал». В зале висел портрет Ворошилова в тяжелой раме. На столе, выдвинутом по-городскому на середину, лежали штабеля бумаг и подшивок. Рудаков готовился к полугодовому отчету.

Похлопав дверьми, Авдей Андреич внезапно выскочил со стороны кухни и, не успел Иван Степанович открыть рот, закричал:

- В мае на фабрику ездили! Дунька воротилась без пяти одиннадцать, а моя - в одиннадцать сорок! - Он выхватил из кармана часы и щелкнул крышкой. - Где сорок пять минут была? Гуляла? Молчит!

- Обожди, Авдей… - начал было председатель.

- Пришла - губы распухлые, как у трубача! Что она там, на трубе играла? Из Москвы со смотра воротилась - от волос табаком несет. Дорогими папиросами.

Председатель снова попробовал прорваться в разговор, но и на этот раз не вышло.

- Вы что, из моей бабы обратно девку хотите сотворить? Вот вам!

Он снова побежал сердиться, и снова вся изба затряслась от хлопающих дверей.

- Шли бы вы, - сказала Таня. - Ничего у вас не выйдет.

- Почему не выйдет? - усмехнулся председатель и сел на стул. - Очень даже выйдет. Добывай из укладки красные сапожки.

Авдей Андреич, постучав дверьми, немного отвел душу, уселся к своим бумагам и начал стрелять на счетах. Председатель поглядел, как стучат и бешено крутятся костяшки, и спросил:

- Долго ты намерен общественную работу разваливать?

Хозяин не отвечал, будто никого тут не было.

- Общественную работу разваливаешь - это раз. Равноправия не признаешь - два. Ты что? Против закона?

- Я законы лучше твоего знаю, - сказал хозяин, придерживая цифру пальцем так крепко, словно боялся, что уползет. - Жена она мне или кто?

- То-то и есть, что жена. Поэтому должен дать ей возможность повеселиться. Не век же ей на латаные валенки глядеть.