Небо стоит верности - [7]

Командир полка провожает меня в первый полет. Он сам помогает надеть лямки парашюта, расправляет их на спине, одергивает и хлопает по плечу:

— Ну, ни пуха тебе, ни пера!

— Послать к черту, Анатолий Александрович?

— Так полагается, — смеется командир. — А раз положено, посылай!

Он берет мою руку, порывисто притягивает к себе и легонько, как водолаза перед спуском под воду, хлопает ладонью по шлему.

Я поворачиваюсь и, неуклюже переступая тяжелыми унтами — все-таки мешает пристегнутый парашют, — иду к самолету. У левого крыла строй из трех человек — экипаж. Техник Ландин, оружейница Маша Красильникова и штурман Николай Пивень.

— Смирно! — Техник Ландин, старший по званию, делает два шага вперед: — Товарищ командир, самолет к вылету готов! Двигатель опробован, горючее полностью!

— Штурман к вылету готов!

— Товарищ командир, боекомплект самолета — четыре фугаски, ШКАС[4] заряжен, опробован, запасные ленты… Ой, товарищ командир, можно я еще раз взрыватели проверю?

Непосредственность Маши нарушает заранее приготовленную торжественность.

— Смотри, смотри, Машенька! — смеюсь я и, как меня перед этим командир полка, обнимаю ребят за плечи. — Эх, ребята!..

— Спокойно, старик. Будет порядок. Ты только всегда помни, что мы здесь, на земле, ждем вас. Всегда ждем!

— По самолетам! — это кричит со старта старший лейтенант Бекишев, заместитель командира полка. Сегодня он руководит полетами.

— Запускай!

— От винта!

— Есть от винта!

Ровно стрекочет стосильный М-11, увлекая самолет в темноту. Медленно плывут внизу темные пятна лесов, белеют заснеженные поля. Цель сегодняшней бомбардировки — железнодорожная станция западнее Вязьмы.

Всю зиму юго-восточнее Вязьмы сражался партизанский отряд, а в начале марта его потеснили каратели и отряды полицаев. Отряд лишился своих продовольственных баз и складов с боеприпасами. Центральный штаб партизанского движения приказал срочно доставить в район дислокации отряда все необходимое. Штаб армии выполнение этой задачи возложил на наш полк.

Полет не сложный. Еще днем я изучил по карте маршрут полета и теперь веду самолет от одного ориентира к другому. Вон на лесной опушке показались три костра в одну линию — условный сигнал, а заодно и стартовое освещение. Делаю круг, чтобы еще раз убедиться в правильности сигналов, и захожу на посадку.

Заруливаю туда, где темнеет силуэт еще одного самолета, где суетятся люди. Выключаю двигатель. На крыло поднимаются партизаны:

— А ну, хлопцы, навались! Не задерживай летчика!

— Что за спешка? — поднимаюсь я с сиденья. — Куда так торопитесь?

— Каратели прут! Командир приказал заслону держаться до рассвета, а вот продержатся ли… Патронов маловато.

— Давай! Давай! Сказки потом.

Партизаны вытаскивают из самолета ящики с патронами.

— Сколько раненых возьмешь? — спрашивают у меня.

— Как все.

— Значит, двоих. Ну где там раненые? Давай!

Один из раненых самостоятельно взбирается на крыло и усаживается в кабину, другому помогают подняться.

Медленно начинается рассвет. Сереет небо, и уже отчетливо просматривается ближний лес. Эх, успеть бы до рассвета пересечь линию фронта.

— От винта!

— Давай! Закручивай!

Мотор вздрагивает, фыркает и начинает ровно бормотать на малом газу.

Поспешность и быстрота — отнюдь не одно и то же. Быстрота, сообразительность, реакция — необходимые качества летчика, поспешность же совершенно противопоказана.

Неделю назад мне стукнуло двадцать один. Всего полтора месяца, как я летчик. На моем счету два десятка боевых вылетов. Я умею взлетать, садиться, умею пилотировать самолет днем и ночью, вслепую. Но означает ли все это зрелость? Нет! Тогда откуда у меня самоуверенность?

Я спешу. С места даю полный газ, самолет начинает двигаться и… Не успеваю опомниться, как он тычется в землю. Вот тебе и на! Разбит воздушный винт, а моя физиономия изрядно поцарапана о приборную доску. Хорошо, хоть раненые не пострадали. Но что же произошло? Ага! Я не учел оттепели, не следил за скоростью. Слишком много нарушений прописных истин. И все это результат моей самоуверенности. Ишь возомнил себя асом!..

Размышляя о случившемся, я брел по глубокому снегу к деревне, на ходу пригоршнями набирая снег и прикладывая его к лицу. Мне было стыдно, и я боялся встретиться со своими спутниками взглядом.

— Не вешай носа, — заметил один из партизан. — Не ты один. Вон и второй самолет сломался. Теперь вам вдвоем веселей будет.

— Ночью-то опять придут ваши, — вступил в разговор второй. — Починишь свою птаху да и улетишь на Большую землю.

Так незаметно за разговорами подошли к деревне, и у первого же дома нос к носу столкнулись с Масловым.

— С приездом!

— Федя!..

— Видал твой цирк! А еще со мной летал. Эх, ты!..

— Но и ты, Федя… Это ведь твой самолет там стоит?

— Радуешься? — Под сухой кожей на скулах Маслова перекатываются тугие желваки. — Не мой это самолет! Оставил меня командир эскадрильи заменить на его самолете винт. Видишь, техник Лыга с ним возится.

— А где же командир? — задал я наивный вопрос.

— Улетел. Не тужи! Сейчас слетаю на базу и привезу тебе винт! Будем еще летать всем чертям назло!

Но летать нам с Федей пришлось не скоро. Неожиданно над лесом появились два «мессера». Их спаренные залпы решили судьбу сначала моего, а потом Фединого самолета. Мы остолбенело смотрим на дымное пламя, на четкие в светлом небе силуэты «мессеров», которые, словно издеваясь, проносятся над деревней, покачивая крыльями.