Небо сингулярности - [3]

Через пару минут Тимошевский успокоился. Рубинштейн снисходительно ждал – по правде говоря, его обуревали те же чувства. Но его долг и как лидера движения, и как государственного мужа, которым он почти был, отбывая свой срок ссылки в этом блошином захолустье, – мыслить вперед. А осмыслить надо было многое, потому что вскоре полетят головы на мостовые: Фестиваль, кто бы или что бы это ни было, будто и не понимал, что за листок бумаги отдает ключ от тюрьмы, где столетиями томятся десятки миллионов рабов, заточенные волей рабовладельцев-аристократов. Заточенные во имя стабильности и традиций.

– Друзья! – начал он, и голос его дрожал от нахлынувших чувств. – Будем надеяться, что это не злой обман. Ибо если это не обман, мы сможем покончить с жестоким призраком, преследующим Новую Республику со дня ее возникновения. Я надеялся на помощь в этом смысле со стороны… одного источника, но это куда лучше – если это правда. Маркус, собери всех членов комитета, кого найдешь. Олег, нужно подготовить плакат, немедленно сделать пять тысяч копий и распространить их сегодня же, пока Политовский не сообразил нажать кнопку и объявить чрезвычайное положение. Сегодня на грани освобождения стоит Рохард, завтра – вся Новая Республика!

* * *

На рассвете следующего утра войска стражи герцогского дворца и гарнизон Лысого Черепа – холма, нависающего над старым городом, – повесили шестерых крестьян и техников на рыночной площади. Это было предупреждение, сопровождаемое указом герцога: «За общение с Фестивалем – смерть». Кто-то – очевидно, из ведомства Куратора – сообразил, какую смертельную опасность представляет для режима Фестиваль, и решил создать прецедент.

Но слишком поздно. Демократическая революционная партия уже расклеила листовки, что телефоны лежат по всему городу, и напомнила слова старой поговорки: «Дай человеку рыбу – и он будет сыт целый день. Научи его ловить рыбу – и он будет сыт всю жизнь». Более радикальные воззвания, побуждающие рабочих требовать у Фестиваля самовоспроизводящиеся инструменты, отозвались мощным резонансом в коллективной душе, ибо чего бы там ни хотел режим, а память народная не умирала.

К обеденному перерыву четверо грабителей захватили почту в Плоцке, в восьмидесяти километрах к северу от столицы. У них было неизвестное оружие, и когда прибыл полицейский дирижабль, его разнесли в клочья. И такой инцидент был не единственным. По всей планете полиция и сотрудники аппарата госбезопасности сообщали о невероятно дерзких преступлениях; во многих случаях применялось оружие, которое появилось будто из воздуха. А тем временем на тысячах крестьянских хуторов грибами вырастали странные жилые купола, комфортабельные и шикарные не хуже любой резиденции герцога.

Сверху запылали булавочные вспышки света, и после этого несколько часов по радио были слышны только помехи. Позже стали видны следы входящих в атмосферу спасательных капсул в тысяче километров к северу от Нового Петрограда. Военный флот в тот же вечер с глубоким прискорбием сообщил о гибели эсминца «Сахалин» в героической атаке на флот противника, осадивший колонию. «Сахалин» нанес агрессорам серьезный ущерб, но тем не менее были запрошены подкрепления из столицы Империи по каузальному каналу, и Его Императорское Величество отнесся к вопросу со всей серьезностью.

Ночь была омрачена стихийными демонстрациями рабочих и солдат, броневики взяли под охрану мосты через Хаву, отделявшие от города герцогский дворец и казармы гарнизона.

И что было самым зловещим – начала вырастать безумная ярмарка на открытой площади Северного Плац-парада. Ярмарка, где никто не работал, никто не платил, и все, что только может захотеть человек (и даже такое, чего никто в здравом уме не захочет), можно было получить бесплатно, просто попросив.

* * *

На третий день нашествия его превосходительство герцог Феликс Политовский, губернатор Рохарда, вошел в Звездную палату для встречи со свитой, а еще для того, чтобы – посредством до слез дорогой телеконференции – попросить помощи у своего Императора.

Был он коренастым седым мужчиной лет шестидесяти четырех, не сохраненный контрабандными лекарствами от старения. Поговаривали, что ему не хватает воображения, и что его бы ни за что не назначили губернатором даже в такое глухое захолустье, куда выкидывают смутьянов и младших сыновей, кабы не его невероятная политическая проницательность. И все же, при всей своей тупоголовости и отсутствии интуиции Феликс Политовский был глубоко встревожен.

При его появлении все встали по стойке «смирно» – и военные в мундирах, и дипломаты во фраках. Политовский занял место во главе стола для заседаний.

– Прошу садиться, господа! – буркнул он, бухаясь в кресло, которое услужливо пододвинули двое слуг. – Бек, доложите обстановку. Что произошло ночью?

Герхард фон Бек, Гражданин, глава местного управления ведомства Куратора, мрачно покачал головой.

– Беспорядки на южном берегу. Драться не стали, разбежались, когда я послал отряд стражи. Пока что боевой дух в казармах держится. Молинск отрезан, со вчерашнего дня оттуда докладов не поступало. Посланный вертолет пропал без вести. ДРП устраивает вокруг города веселый ад, и Радикальная партия не отстает. Я пытался изолировать обычных подозреваемых, но они провозгласили власть Совета экстропии и оказали сопротивление. Самые злостные элементы окопались на Зерновой бирже, в двух милях к югу отсюда, проводят постоянные заседания и издают прокламации и коммюнике революционного содержания каждый час. Они побуждают людей к контакту с врагом!