Небо на земле - [3]

Поэтому понятно, как о. Иоанн в восторге восклицает:

… «Нет ничего выше и более Литургии — ни на небе, ни на земле».

И сам он нередко, после причащения даже незаметно ударял в ладоши, как пишет о том наблюдавший за ним его духовный ученик, ныне митрополит Серафим.

А между тем, так ли относятся люди к этому величайшему служению? О. Иоанн знал это и скорбел и звал к перемене нашей хладности на пламень его веры.

«Что величественнее, трогательнее, животворнее на земле служения Литургии? Тут изображается и совершается величайшее таинство…единения людей с Богом посредством вкушения Плоти и Крови Его. Это Таинство своим величием поражает ум, невольно влечет к благоговению, благодарению, славословию Божию всякого смыслящего христианина. Дело Божие, совершаемое Литургиею, превосходит своим величием все дела Божии, совершаемые в мiре, и самое сотворение мiра. Это истинно небесное служение Божие на земле, при котором быть разумно и достойно — есть блаженство, мир и отрада для души». Но «отчего же люди так часто бывают холодны к Литургии? — от недостатка рассуждения, от маловерия, неверия и от житейских страстей. Отчего любят более театр, нежели Церковь?..» В театре человек «забавляется собою и часто своими собственными пороками, рукоплещет им, одобряет их, и щедро вознаграждает мастерское изображение их. А для Литургии человек бывает в большинстве случаев неподготовлен, недостоин, чтобы жить ее жизнью, чувствовать ее величие и спасительность, проникаться ею, одухотворяться, обожаться: земной к земле и влечется. Но есть и люди, для которых Литургия есть все на свете».

И таким он прежде всего сам был. Про себя он и говорит, как будто о ком другом. И потому он говорит и не наговорится о сладости и красоте ее. «Вот зрелище Божественное — Литургия! Зрелище бесконечной любви, премудрости, всемогущества, правды, святости и обновления человеческого существа, растленного грехом; ощущение бесконечной сладости, красоты, света, блаженства: ибо в сем таинстве сокрыты для смыслящих и благочестивых бесконечная сладость, красота, свет, блаженство, святость, правда вечная, всемогущество, благость и премудрость Божия: не насытитится сладким и светлым созерцанием ум, восхищением и блаженством сердце при размышлении об этом таинстве беспредельной любви Божией к погибающему роду человеческому».

Остановимся на момент на приведенных восторгах: три раза подряд об одном и том же и в одних и тех же словах говорит в «восхищении» батюшка о Литургии! Так может говорить лишь пылающее любовью сердце! И люди, любящие друг друга, часто повторяют одно и то же слово «люблю, люблю» — или другое что либо подобное. И им не скучно, а радостно до забвения. Они тоже «не насытятся», сколько бы разных слов ни говорили.

«А мы, — пишет, конечно, не о себе, а о нас, о. Иоанн, — оставляем Церковь».

Но если кто и ходит в храм, так ли он чувствует себя, как должно на Литургии? Не раз приходилось слышать, как христиане говорят:

— «Мне больше нравится всенощная, а не Литургия, полумрак храма, мерцающие лампадки, какое‑то мистическое настроение, все это трогает душу. А Литургия скучна для меня».

Какая нищета религиозных чувств сказывается в таких речах! Какое непонимание самой вершины богослужений наших, самой высоты христианства на земле! И о. Иоанн скорбел о таких «христианах».

«Какое счастье, блаженство нашей природы, приемлющей в себя Божество и человечество Христа Бога, и соединяющейся с Ним!.. О, сколько благодеяний подается нам от Бога через Литургию! — Как же к ней христиане относятся? Большею частью с обыкновенною холодностью, невниманием, равнодушием. Причащаются Святых Таин весьма редко, как бы по необходимости и по заведенной привычке, раз в год. [6] Чего же они лишают себя, какого божественного сокровища бесценного, какого бессмертного, животворящего дарования Божия, какой помощи Божией! Вот отчего нет истинной жизни в христианах православных, жизни по духу Христову. Вот почему умножились пороки и бедствия!»

Но батюшка усмотрел духовную скудость даже и в тех, кто и чаще причащается. В частности, его огорчало равнодушное отношение к этому тех, кто часто приступает к Чаше, т. е. пастырей. Но, не желая обличать их прямо, он обыкновенно говорил о том прикровенно, а иногда, впрочем, и открыто.

«Есть много причастников, которые причащаются Тела и Крови Христовых неискренно, не с великою любовью, а только устами и чревом, с холодностью, с сердцем, пристрастным к пище и питию, к деньгам, или склонным к гордости, злобе, зависти, лености; они сердцем далече отстоят от Того, Кто весь есть любовь, святыня, совершенство, премудрость и доброта[7] неизреченная. Таковым нужно глубже входить в себя и глубокомысленнее размышлять о том, что есть молитва, и что — причащение. Хладность сердца к Богу — от диавола; он есть хлад тартара, а мы, как чада Божии возлюбим Господа горячайшею любовию. Даруй это, Господи, ибо без Тебя не можем творити ничесоже. (Ин. 15:5).

«Как мы измельчали, как осуетились! А все от чего? — от невнимания и нерадения о своем спасении, от пристрастия к временному, от слабой веры или неверия в вечность».