Небит-Даг - [22]

Атабай хохотал, его седая борода, разделенная на три клока, тряслась.

— Ай, Нурджан, есть ли хоть на грош ума у твоей матери?

Мамыш завопила раньше, чем Нурджан успел ответить:

— Вот нашелся мудрец на мое несчастье! Если бы в твоей тыкве были мозги, а не солома, разве бы ты рвался в таком виде в комнату?

— Ну и глупая баба! Да пока я не отмоюсь за все три недели, ты и насильно не усадишь меня обедать.

— Так что же лезешь, как слепой?

— Чтобы тебя испытать.

— Мало ты испытывал меня до сих пор? Седой уж, а ума…

Атабай зажал ей рот рукой.

— Ах, Мамыш, человек с головой должен с каждым годом умнеть, а не глупеть. И настоящую цену воде знаю я, а не ты. Это не ты, а я тащился в летнюю жару по пустыне… Не Мамыш, а я на ишаке вез по пескам воду за десятки километров. Мне вот под шестьдесят, а не боюсь никакой пыли. Почему? Потому что воду люблю. Теперь я не джейран в пустыне, а лебедь в озере. Лебедь!

Мамыш невольно улыбнулась.

— У тебя только борода лебединая — белая, а сам ты…

— Какой сам?

— Какой был — козел черный!

— Ну и скажет же! — Атабай рассмеялся и пошел в ванную, а Мамыш заторопилась в кухню.

«Старик разыграется — буря поднимается, — подумал Нурджан. — Эта пословица, видно, не про моих родителей сложена. Сколько ни спорят, ни дразнят друг друга, никогда по-настоящему не бранятся. Мать хоть кого может из терпения вывести, а отец только смеется. Характеры у них разные, а на жизнь оба смотрят одинаково. Встретятся — спорят, расстанутся — скучают. Помню, в детстве, бывало, в доме нет и горсти муки, но мать и словом не попрекнет отца. Он придет домой усталый, голодный, а дома есть нечего — промолчит, не рассердится… Как-то сложится когда-нибудь моя семейная жизнь?.. Ах, Ольга, Ольга, почему ты так сердито посмотрела? Хорошо, положим, не любишь, но ведь и не по-товарищески так…»

Отец вышел из ванной и прервал эти грустные размышления. Хотя Атабай был человеком старого уклада, но, вернувшись домой, так же как и Нурджан, облачался в пижаму. Вначале Мамыш дивилась и посмеивалась над ним: «Отец наш похож сейчас на того пестрого барса, которого поймал Марет Мерген». Потом привыкла и даже находила, что пижама очень к лицу ему.

Когда Мамыш принесла кюртюк, Атабай воскликнул:

— Что же ты наделала! Думаешь, я не буду чай пить?

Поставив тарелку, Мамыш спокойно ответила:

— Нурджан, наверно, проголодался, да и ты не сыт. Попьешь чаю после обеда, лучше будет.

— Да разве можно так!

— Пока будешь молоть языком, обед остынет. Наполнишь пустой желудок — узнаешь, можно или нет.

— Эй, Мамыш, тебя не хватает в пустыне! Всего у нас вдоволь: и песка и ветра. Уже и детишек развелось на целые ясли. Люди семьями едут. Сосед с ребятишками вечерами в мячик играет, об мою стенку стучит… Вот только тишина надоедает — трещотки нет! Хочешь, отвезу тебя, всех обрадуешь?

— Кроме тебя, старый болтун!

Дома мастер не любил рассказывать о своих производственных делах, тем более — о неприятностях. Тот, кто послушал бы сейчас, как Атабай веселится, поддразнивая жену, сочиняя каких-то ребятишек, которых в Сазаклы не было и нет, тот никогда бы не догадался, какую трудную ночь пережил мастер и как волновался днем, пока начальники ссорились в его присутствии.

Он продолжал препираться со старухой и за обедом. Нурджану надоела перебранка, он спросил отца:

— Что делается в Сазаклы?

Атабай, который усердно насыщался бараниной, помрачнел и отрывисто сказал:

— Там дурная кобыла хвостом машет… Авария за аварией. А Човдуров добивается, чтоб мы, бурильщики, и дорогу туда забыли.

— Может, он и прав. Говорят, там сложная тектоническая структура, бурить опасно.

— Ай, сынок, у бурильщиков всегда опасно. Отвернуть водопроводный кран может и мать. И ты умеешь качать нефть из скважин, подготовленных твоим отцом…

Сын понимал, что отец шутит, и промолчал, но Мамыш никогда не оставалась в долгу.

— Да и Атабай может без особого труда уплести готовый обед.

Вытирая руки полотенцем, Атабай насмешливо посмотрел на жену.

— Ты мне напоминаешь одну женщину, которая говорила: «Пахать землю — ходи себе туда-сюда, жать — серпом играть, молотить — кататься по кругу… Просеивать муку — вот это труд!»

Мамыш унесла посуду, Атабай задумчиво сказал:

— Говорят, Аннатувак Човдуров не хочет рисковать, считает, что слишком сложно все на новом месте. Мне это непонятно. Несложное дело — неинтересное дело. Настоящая работа — не в спокойной добыче, а в сложном бурении. Не думай, что я ни во что не ставлю твою работу, промысловую работу. И вы, наверно, получаете удовольствие. Но если я днем не слышал гула ротора, если не знал, как вгрызается в породу долото, я и ночью уснуть не могу спокойно. Когда долото проходит из слоя в слой, не то что каждый час, а каждую минуту подстерегают тебя неожиданности. Волнуешься, как на скачках, когда твою лошадь обгоняет соперник и дело решают десятые доли секунды. Такое волнение придает тебе силы, бодрость… — Атабай рассмеялся и закончил коротко: — Конечно, лучше, если нет аварий.

Слушая отца, Нурджан даже позавидовал: «Почему я не стал бурильщиком?»

— Папа, с кем ты собираешься соревноваться? — спросил он. — С Таганом Човдуровым?