Небит-Даг - [10]

— Молодец, Атабай-ага! Скважину спасли, спасибо! — проговорил он и быстро отошел в свой привычный угол, погрузился в кресло.

Атабай, живой и подвижный, как будто не было позади бессонной ночи, наполнил кабинет своим немного крикливым голосом. Он отличный мастер и притом неистощим на прибаутки, любит преувеличить любую свою мысль, любое сравнение, иногда привирает, и все любят его за нрав, за веселость.

— Вчера одна авария — сегодня другая, что ты скажешь! — кричал неунывающий Атабай. — Видно, мало, чтобы я умер: надо еще, чтобы ворон расклевал мне глаза…

— Ну что ж, начнем, пожалуй, — прервав излияния старика, вялым голосом сказал Човдуров и, помолчав, угрожающе добавил: — Не вызвать ли Тихомирова, а заодно и стенографистку…

И по тому, как остро сверкнули глаза Сулейманова, Андрей Николаевич окончательно уразумел, что вызов Тихомирова и стенографистки означает бой, свирепый бой… Човдуров, видимо, решил использовать маленький повод для больших выводов: хочет — сначала у себя в конторе, а потом и выше, в Объединении, в совнархозе — начать подготовку к новой консервации дальней разведки.

Тихомиров не заставил себя ждать, наверно, он заранее был предупрежден Човдуровым. Он явился через несколько минут, изнемогая от тяжести портфеля.

— Ведь я же говорил! Предупреждал!..

Протирая очки и в то же время жестикулируя короткими ручками, он обращался к одному лишь Сулейманову. А тот недвижно таился в кресле, не удостаивая своего вечного оппонента даже движением брови. Перед ним снова маячила персона, на злостные интриги которой и жаловался Султан Рустамович в задушевных беседах с Андреем Николаевичем. И сейчас этот податливый ученый, горе-консультант из филиала, снова вызван, как на пожар, чтобы своими научными аргументами подкрепить шаткие позиции начальника конторы. Снова сияет его безмятежно-розовая лысина, от которой, как от люстры, светлее становится в сумерках хмурого дня, снова как будто сразу во всех углах комнаты мелькают его короткие ручки…

Андрей Николаевич, как и Сулейманов, давно знал Тихомирова, но, встречаясь с ним, не переставал удивляться. «Дураки так же разнообразны, как и умные люди», — и сейчас подумал Сафронов, глядя на потную лысину ученого геолога, на его съезжавшие с носа очки: Тихомиров носил их всю жизнь и никак не мог к ним приспособиться… И в самом деле, Тихомиров был недалекий человек, принадлежавший к редкой породе бескорыстных формалистов. Достигнув научных степеней и званий усердным компилированием чужих трудов, он твердо и искренне уверовал в незыблемость кабинетной теории. Весь свой незаурядный темперамент — качество, редкое в бездарном человеке и многих вводившее в заблуждение, — он тратил на борьбу с любым живым делом. Это был незаменимый человек в тех случаях, когда надо научно обосновать необходимость бездействия.

Он появился на горизонте конторы бурения в те дни, когда аварии в Сазаклы охладили интерес Човдурова к дальней разведке. Неизвестно каким образом, но Тихомиров тотчас узнал об этом. Настал его час! Это был на редкость осведомленный человек по части чужих мнений, привязанностей, предубеждений.

К Човдурову он пришел с пресловутой теорией «разбитой тарелки». Что ж, посылки у него были неоспоримые. Толщи земной коры здесь, на восток от Каспия, действительно много раз передвигались, взрывались, вздыхали, ворочались, как бы в тяжелом сне. Вздымались горные хребты, а у их подножия с гор наносились обломочные породы. Каспийское море то проникало в глубь Каракумов, то уходило на запад дальше своих нынешних берегов. Блуждала Аму-Дарья — то устремлялась к Каспию, то на север, в сторону Арала и Сарыкамыша, а равнины превращались в песчаные пустыни. Что ж удивительного, справедливо утверждал Тихомиров, что бесконечные сбросы пластов, разрывы пород, прогибы исказили и обезобразили тектоническую структуру этих мест…

— Разбитая на мелкие куски тарелка!.. — кричал Тихомиров, убеждая Човдурова в его собственной правоте. — Поверьте мне, недра вашего Сазаклы — разбитая вдребезги тарелка! А этот сумасброд хочет есть из нее харчо!..

Глава восьмая Конь бегает вокруг столба

Когда парторг конторы бурения Аман Агабаев вернулся с промыслов в город и вошел в кабинет Аннатувака, он застал сражение в полном разгаре; от выкуренных папирос было дымно, как на поле боя. Никто не заметил его появления. Никто не замечал, видимо, и председателя подшефного колхоза, хорошо знакомого Аману толстяка Ягшима, с окладистой бородой, в бараньей папахе, а тот благодушно развалился в кресле среди спорщиков.

Желая вникнуть в смысл происходящего, Аман тихонько уселся на стуле у окна, в стороне от спорщиков, и закурил, ловко управляясь единственной рукой. Издали кивнул он головой своему отцу — мастеру Атабаю, который сидел сейчас, несколько пригорюнившись. Аман уже слышал на промыслах об аварии и не был рад, что свиделся с отцом при таких обстоятельствах. Он догадывался, что судьба нового месторождения решается сейчас не там, в далеких песках Сазаклы, а здесь. Аннатувак Човдуров и Аман Атабаев были в войну однополчане, и с тех пор друзья знали, что такое верность и уважение. Там, в боях, Аман Атабаев потерял глаз и руку. Там, в боях, Аннатувак был трижды ранен. Теперь они уже три года работали вместе. Аман не имел специальной подготовки, чтобы руководить коммунистами-бурильщиками, он был педагог по образованию. Много раз он убеждался, что его друг Човдуров был не только хорошим боевым офицером в войну, но и умелым и знающим начальником конторы бурения в мирные годы. И он поддерживал его почти всегда, охранял его авторитет в коллективе, вдвойне оберегал, когда вспыльчивый молодой начальник сгоряча обижал людей, пусть хоть и за дело, но не рассчитывая слов. И сейчас Аман слышал: ожесточенные слова скрипели на зубах Аннатувака, точно песок. А может быть, это и был песок на зубах? Буря была за окнами, буря бушевала и в кабинете. Парторг знал наперед, что сейчас скажет о «разбитой тарелке» Тихомиров, какие доводы приведет Сулейманов и даже как будет себя вести отец. Но, проверяя заново собственные позиции в затянувшемся конфликте, Аман не спешил подать голос — ведь он не специалист.