Небесный летающий Китай - [45]

Никто и не думал, что жук баюкает куклу. Ему, небось, даже были готовы уступить место, но он отказался. Модель оказалась говорящей. Как только папа восславил Аллаха, дитя залопотало, все громче: ата-ата-ата-ата! ата-ата-ата-ата! Визг его нарастал – очевидно, звуковой механизм был как-то связан с часовым. Потом малыш взорвался, и дальше я не помню ничего.

Мне повезло, я уцелел. Вы видели этот вагон в новостях. От него мало что осталось. Я смотрел на него вместе с прочими телезрителями, как будто меня там не было. Роста я невысокого и вообще довольно тщедушен; меня спасла огромная тетка, в тени которой я угнездился и приготовился вздремнуть. Не исключено, что я слегка повредился головой. Сейчас, например, я это вполне допускаю. Я запомнил деталь, на которой задержался и оператор: окровавленная книжка посреди вагона. Ее показали крупным планом, и я ее узнал, у меня стоит такая же. Я купил ее давным-давно и до сих пор не прочел. Мои мысли сразу перескочили к ее владельцу, от которого почти ничего не осталось. Вряд ли он догадывался, что так и не узнает, о чем в ней написано.

Эта книжка не шла у меня из головы все две недели, что я провалялся в больнице. У меня много книг. Их столько, что никакой жизни не хватит, чтобы прочитать все. Не знаю, зачем мне такая большая библиотека. Детей у меня нет, как и вообще никого, а я все покупаю книги. В шкафах они выстроены в два, а то и в три ряда; ими забиты антресоли, они высятся стопками по углам, они свалены в коробки. Я лежал и думал, как они сговариваются против меня; при равных шансах быть прочитанными какие-то останутся нетронутыми. И они стоят среди прочих с невинным видом, а я хожу мимо изо дня в день и не знаю, что так и не прикоснусь к ним.

Я вдруг увидел в этом заговор. Книговор – я повертел слово на языке и начал с ним забавляться. При ударении на первом слове получится тайный умысел, преступное буколзновение; при ударении на последнем – вердикт. О воре, крадущем книги, я думать не стал, как и воре, в книге выведенном. Эти фигуры существовали отдельно и лишали деятельного начала собственно книги. А начало в них было. Книги, скорее всего, шушукались за моей спиной, и ударение на втором слоге слова, мною придуманного, соответствовало модулю их пыльного общения. Когда я спал, они ликовали, так как время мое истекало. Им нравились мои запои и отлучки. Они любили обеды, потому что к столу я брал одно и то же, давно заученное наизусть, и заговорщикам, собравшимся навсегда от меня ускользнуть, ничто не грозило. «Чтобы зло пресечь – собрать все книги бы, да сжечь». Персонаж, сказавший это, наверняка был, вопреки устоявшемуся мнению, заядлым и отчаявшимся книгочеем. Его одолевали те же мысли. Он разгадал секрет книг. Вернее, разгадал его автор, и книги ощутили в этом субъекте угрозу, после чего он погиб во цвете лет. Символично, что умертвили его те же злодеи, что начинили тротилом игрушечного малыша.

Вернувшись домой и уперев руки в боки, я постоял перед шкафами. Клянусь, все эти книги взирали на меня исподлобья, хоть я и не знаю, откуда взялся у корешков лоб. Я погрозил им пальцем. Для меня стало делом принципа найти на них управу. Конечно, о том, чтобы взять и назло прочесть их все, не приходилось и думать. Но можно было выявить, так сказать, заправил. Найти те, которые я не прочел бы заведомо, когда бы не осознал их мелочное торжество, теперь преждевременное. Оставалось придумать стратегию. Я понимал, что эта задача не из простых. Мне предстояло не столько выработать правильный метод, сколько исключить неправильные.

Перво-наперво я отказался от мысли пораскрывать все подряд и прочесть по странице. Философия «не съем, так понадкусываю» здесь не годилась. Я не прочту ничего, а время потеряю. Затем я отверг книги наверняка скучные. Их у меня хватало, спору нет, но все подозреваемые должны иметь равные шансы. Ясно, что я не возьмусь за телефонную книгу. Участвовать будут лишь те, кого я могу прочесть с одинаковой вероятностью. Круг сузился, но все равно был огромен. Можно попробовать наугад. Я закрыл глаза и выдернул первый попавшийся том. Взглянул на обложку – читал. На всякий случай раскрыл и обнаружил, что не помню ни слова; это было досадно, но здесь ничего не поделать. В конце концов, говорят, что ничто не забывается, и человек в последний миг вспоминает решительно все, с чем когда-либо соприкоснулся. Любопытно – случилось бы что-то подобное на рельсах, в свете огней? Я не задумывался об этом.

Итак, прочитанное тоже исключалось. Тут до меня дошло очередное коварство: произведения давно знакомых авторов. Стоит собрание в десять томов, прочитаны два; велики ли шансы освоить восемь оставшихся, когда вокруг сотни неизвестных имен? Я включил этих мерзавцев в список. Он выглядел бесконечным.

Я отправился спать, и во сне мои шкафы распахнулись. Фолианты порхали, подобно потревоженному воронью. Они валились и валились с полок, строй за строем, намекая на бездны, скрывавшиеся за их сомкнутыми рядами. Я зарывался по пояс, пытаясь выудить того или иного беглеца – тот забивался в щель, жался к плинтусу, активно покрывался пылью. Я отдирал стеллажи, и вместе с ними выворачивал гвозди, кирпич и проводку; проваливался к соседям, которые оказывались головорезами, а книги пели победную песнь – им все-таки удалось меня провести.