Небесное созданье - [80]

Чужеродно выглядел значок дружинника на стариковской впалой груди, но для Ивана, который сейчас во всем усматривал особый смысл, даже и этот значок казался тут не случайным, имеющим свое тайное предназначение.

— Праздник, что ли, какой? — присаживаясь к столу, осторожно поинтересовался Иван.

— Ага. Праздник, — ответил отец сдержанно. — Веселиться сейчас будем. Жизнь больно веселая пошла.

— А мать чего же на празднике не видать? — спросил еще Иван, соображая, как быть дальше.

— К соседям послал посидеть. Радости ей тут мало будет.

— Та-ак… Понятно… — тяжело проговорил Иван, попеременно оглядывая то отца, то брата. — Приготовились, значит?

— Приготовились.

— Ну давайте, начинайте. Послушаем.

Усмехнулся натянуто, откинулся на спинку стула и руки на груди скрестил, а глаза — отрешенные. Говорите, мол, что хотите, мне все равно.

Отец откупорил бутылку, разлил всем поровну, поднял свой стакан, но чокаться с сыновьями не торопился. Косился на Гришку и как будто ждал чего-то.

Оттого ли, что отец с Гришкой сидели рядом и озабочены были одним, но Гришка сейчас сильно походил на отца. Такой же росточком невеликий, узкоплечий, можно сказать — плюгавенький мужичонко, хотя и жилистый, белоглазый такой же — в отца. Чем его не обделили, так это губами. На троих бы хватило. Иван же, наоборот, был мужик высокий и синеглазый, будто и рост и цвет — все ему, первенцу, досталось.

Иван поглядел на подрагивающий стакан в слабой отцовской руке.

«За какие такие радости посередь будней недели?» — хотел спросить и чуть не спросил, да заметил — Гришка ему в рот смотрит, и удержался от вопроса, чутьем угадав, что лучше помолчать.

Тогда, выждав время, Гришка сам спросил:

— За что, батя, выпьем?

— А вот за жену его, за Марию! — тотчас откликнулся отец, кивая на Ивана. — Дай ей бог, чтоб выздоровела. Чтоб пацаны при живом отце сиротами не остались.

Иван хотя и догадывался, о чем пойдет разговор, но такого крутого оборота не ждал. Вздрогнул. Водку на колени сплеснул. Рука сама собой опустила стакан на стол.

— Вы меня за этим позвали? Поиздеваться? — горько спросил он, отодвигаясь от стола.

— Ты слыхал? — повернулся отец к Гришке. — За его семью пьют, добра ей желают, а он — издеваетесь. Седьмой десяток живу — сроду такого не видел. Или, может, по-нонешнему так и надо, а?

— Со своей семьей я уж как-нибудь сам разберусь, — жестко сказал Иван, думая, что дальше делать. Слушать или встать и уйти? Можно, конечно, обидеться — и в дверь, но ведь все равно этого разговора не избежать. Пусть уж, раз начали.

— Разберешься… — продолжал отец. — Я ждать устал, когда ты разберешься. Давай-ка, старшой, выпьем за Марию, за детей. В чем они перед тобой виноватые? Ни в чем. А если уж хочешь знать, на такую жену, как твоя, молиться надо. Другая бы давно из дому выперла, на всю деревню бы осрамила, а эта молчит и терпит. Терпеливая баба. Таких мало осталось и скоро, видно, совсем не будет. Нонешние-то бабы знаешь какие пошли?

— Это уж точно, — поддакнул Гришка. — Доведись до моей — сразу бы в рабочком. Эта бы не стала гадать, куда идти. По собраньям бы затаскала, все жилы бы на кулак вымотала. Тут батя правильно говорит. Я с ним согласный. Да только вроде бы и тебя, Ваня, кто-то заложил. Портрета твоего нету. Сняли.

Это Иван и сам знал. Напарник в поле сказал. Новость неприятно изумила Ивана. Вечером он специально прошел возле клуба, где вдоль аллейки выставлены были портреты лучших механизаторов. И там, где раньше между отцом и Гришкой находился его портрет, зияла пустая металлическая рама.

— Пускай снимают, — невесело усмехнулся Иван и потянулся за стаканом. — С трактора они меня не снимут. Зябь-то пахать кто будет? Рабочком, что ли? Такого плана, как я, им никто не даст. Еще в ножки поклонятся, если задумаю уходить. Скажи, Гришка, а? Поклонятся?

— Точно, точно. Поклонятся, — подтвердил тот и тянулся со своим стаканом — чокаться. — С тобой у нас во всем совхозе тягаться некому. Ты на работе — зверь!

Иван чокнулся с отцом, с братом, поглядел в стакан так, словно в него налито самое горе, и, решившись, выпил.

Некоторое время мужики сосредоточенно молчали — закусывали.

Потом отец тихо сказал:

— А ведь меня вызывали туда. В рабочком-то. Так, мол, и так: разберитесь с этим делом сами, а то вопрос на повестку поставим. Позору не оберетесь. Семья ваша заслуженная, у всех на виду, вот и не хотим срамить, даем вам возможность. И еще говорят: мол, хотели разбирать заявление Григория на квартиру, а брат ему подпортил. Теперь, дескать, не знаем, как и быть. Если все тихо-мирно решится — тогда поглядим.

— Кто же это заложил? — задумался Гришка. — Неужто Мария?

— Нет, не Мария, — твердо сказал отец. — Она тут ни при чем.

— А кто тогда?

— Люди… кто… Все-то они видят, до всего-то им дело, — вздохнул отец и посмотрел на Ивана. — Ты вот, старшой, на меня вроде озлился, а зря. Будто я тебя плохому учу. А у нас в роду никто семью не бросал. Ни дед мой, ни отец, ни я. И вам не велю. Сам подумай, хорошо ли матери было бы, брось я ее с вами двоими? В молодости и у меня такое раз случилось, да не о себе, о вас подумал. Как представил, что без отца останетесь, — так и кончил свою любовь… Мать-то до сих пор ничего не знает. Вот так-то, Ваня… Теперь мне уж и помирать пора, во сне каждую ночь землю вижу, а не помирается. Как я помру, если у вас не все ладно? С позором меня земля не примет.