Небесная подруга - [2]

Конечно, это не настоящая литература. Всего лишь фантастическое сочинение юного автора, которому еще предстоит найти свой стиль. В лучшем случае героическая неудачная попытка. В худшем — нечто претенциозное и многословное. Я долго сопротивлялась требованиям читателей переиздать «Небесную подругу» — возможно, из-за суеверия, опасаясь чего-то вроде моего личного «проклятия мумии». Но, заглянув в эту гробницу, я обнаружила, что роман странным образом оправдывает собственное существование. Даже если это лишь героическая неудача, моя первая книга дорога мне, невзирая на пролетевшие годы и смену стиля. Она по-прежнему вызывает отклик — то, что я считала мертвым и глубоко погребенным, вполне готово вернуться к жизни. Я не знаю, как читатели воспримут ее. Студенты, изучающие литературу, могут оценить развитие автора за двадцать лет проб и ошибок. Другие просто прочтут и, надеюсь, получат удовольствие.

Мой внутренний редактор заставил меня внести в текст несколько изменений. Честное слово, их немного, сюжет остался в неприкосновенности, но я не удержалась и смахнула паутину в коридорах. Так что читайте надпись над дверью, прежде чем решитесь последовать за мной. Надпись на латыни (а может, иероглифами) гласит примерно следующее: «Осторожно! Здесь могут встретиться вампиры!»

Теперь входите. И не говорите, что я не предупредила.

Часть первая Нищенка

Предисловие

Прозерпина задумчиво и печально смотрит на что-то, находящееся за пределами картины. Ее лицо и руки на полотне темном и узком, как гроб, поразительно бледны, глаза бездонны, словно преисподняя, губы окрашены кровью. Она прижимает к груди гранат, позабыв о нем, и золотистое совершенство плода испорчено кровавым надрезом, разделившим его пополам, — свидетельство того, что Прозерпина уже отведала гранат и утратила свою душу. Обреченная проводить половину каждого года в Подземном царстве, она тоскует, глядя на далекое солнце, отблески которого играют на увитой плющом стене.

Нас убеждают в это поверить.

Но у нее, царицы Подземного царства, множество обликов, в этом ее власть и ее очарование. Она стоит, бледнее фимиама, и свет квадратом обрамляет ее лицо, не касаясь кожи. Прозерпина сияет собственным блеском, ее поза выражает вековую усталость, но исполнена силы, берущей начало в ее неуязвимости. С ней невозможно встретиться взглядом, она упорно глядит куда-то за ваше левое плечо, на кого-то другого — возможно, на еще одного избранного, обреченного на ужасное блаженство ее любви. Плод в руке Прозерпины ал, как ее губы, как сердцевина граната. И кто знает, какие страсти, какие восторги таятся в этой алой плоти? Какие неземные наслаждения сокрыты до поры в этих зернах?[1]

Дэниел Холмс. Небесная подруга

Пролог

Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните.

У. Шекспир. Гамлет

(Перевод М. Лозинского)

В детстве у меня было много игрушек. У родителей хватало денег, чтобы покупать их, но я вспоминаю до сих пор лишь одну игрушку — поезд. Не заводной и даже не тот, что надо тянуть за собой на веревочке, а настоящий: он летел вперед сам, оставляя за собой шлейф белого пара, все быстрее и быстрее стремился к недостижимому пункту назначения. Это была юла с красным дном и прозрачным целлулоидным верхом, под которым крутился и сверкал, как драгоценность, целый мир: крохотные изгороди и дома, нарисованный край ясного, ослепительно синего неба. Когда я жал на рукоятку («Будь осторожен, Дэнни, не раскручивай юлу слишком сильно!»), из тоннеля, дымя трубой, выезжал состав, похожий на уменьшенного с помощью колдовства и посаженного под стекло дракона. Сначала он двигался медленно, но постепенно набирал скорость, пока дома и деревья не сливались в одну сплошную линию, а скрип юлы не тонул в триумфальном свистке паровозика, как будто тот пел от счастья, приближаясь к цели.

Мама, конечно, говорила, что если слишком быстро вращать юлу, она сломается (и я всегда был осторожен, на всякий случай). Но я верил: однажды, стоит мне потерять бдительность, отвлечься хотя бы на миг, поезд сможет добраться до своего таинственного, недостижимого пункта назначения и — как белка, вдруг выпрыгивающая из колеса, — вылететь в реальный мир. Тогда сверкающий огнями и разбрасывающий искры монстр ворвется в мою тихую детскую, чтобы отомстить за столь долгое заточение. Возможно, игрушка так нравилась мне еще и потому, что я знал: поезд — мой пленник и ему не сбежать, ведь я всегда начеку и могу наблюдать за ним, когда захочу. Небо, изгороди, безумная гонка принадлежали мне целиком, я приводил этот мирок в движение и останавливал по собственному желанию — потому что был осторожен, потому что был умен.

А может быть, и нет. Не припомню, чтобы в детстве я отличался капризностью. И уж точно не имел болезненных склонностей. Это Розмари сделала меня таким — она сделала такими всех нас. Она снова превратила нас в детей, она высилась над нами, как злая ведьма из пряничного домика, а мы бегали по кругу, словно поезда под целлулоидной крышкой, пока она смотрела, улыбалась и нажимала на рукоятку, раскручивая свою юлу.

Мысли мои путаются; плохой признак, как морщины вокруг глаз и проплешина на макушке. Это тоже вина Розмари. Когда священник произнес: «Прах к праху», я оглянулся и вдруг увидел ее — она стояла под рябиной, глаза смеялись. Если бы посмотрела на меня, я бы, наверное, закричал. Но она смотрела на Роберта.