Небелая ворона - [2]

Оба улыбаемся.

— В ресторан пойдем?

— Давай сходим.

В принципе я не голоден, но почему бы и не поболтать перед сном. Думаю, мне это будет полезно.

В ресторане как раз освободился маленький столик. Что будем пить? Он заказывает яблочный сок, я пиво. На улице уже совсем темно. За окном ничего не видно. Кроме пары огней. В стекле отражаются наши лица. Вот и напитки. На столе горит маленькая уютная лампа. Парень хочет еще яичницу и шпинат.

— Я чертовски голоден! — говорит он. — Кстати, меня зовут Генри.

— А меня Пауль.

Рельсы делают поворот, проходящая мимо официантка пытается удержать поднос. Откуда такое странное настроение? Может быть, из-за стука колес? Анонимное доверие. Мы как два встретившихся у реки путешественника. Садимся рядом. Совсем незнакомы. И связывает нас только река.

— Мне нужно в Берлин, — говорит Генри, — иначе крышка.

Приносят яичницу. Я еще ни разу в жизни не видел, чтобы человек так быстро заглотил два яйца со шпинатом. Вытирает рот салфеткой и смотрит на меня.

— У тебя в глазу коричневая точка. На белке. Откуда?

— Мать тоже спросила, когда заметила. Понятия не имею, что это. Появилась три дня назад.

Какое-то время кажется, что он спит с открытыми глазами. И только я собираюсь спросить, когда он последний раз ел, он вдруг начинает рассказывать:

— У меня было двое друзей. Единственные мои друзья. Мы все время держались вместе. С ними я ничего не боялся. Йенс и Кристина. Оба старше меня. Йенсу двадцать три, Кристине двадцать восемь. Мне восемнадцать. Теперь мы расстались. Навсегда.

Молчание длится целую минуту.

— Тебе не помешает, если я закурю? — спрашивает он. Ответа не ждет. Достает «Мальборо», вытаскивает сигарету и протягивает пачку мне. Берет зажигалку. Мимо окна промелькнуло несколько ярко освещенных домов. И снова темно.

— Я никак не могу понять, — продолжает Генри, — совершенно не врубаюсь, как это получилось. Поэтому мне просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Если я буду рассказывать, то получится, что все это повторится еще раз. Я снова их увижу. Воспоминания — они ведь чертовски важны. Чтобы забыть, нужно вспомнить. Мне нужно еще раз… — Он обрывает сам себя. — Ты меня понимаешь? — Это он уже позже.

— Да. — И осторожно добавляю: — Чего тут понимать.

— Нечего! — он чуть ли не орет. Внезапно в его глазах загорается огонь: Я понятия не имею, как у нее дела. Не знаю даже, увижу ли я ее когда-нибудь еще. После всего, что случилось.

Поезд останавливается возле освещенной платформы. Входит мужчина, садится за стол и пытается заказать кофе. Официантка возражает: «Мы уже не обслуживаем». Мужик начинает злиться. Но ее это не интересует. Она подходит к нам и просит расплатиться.

А я даже не заметил, что в ресторане почти никого не осталось.

— Платить будете вместе?

— Да, — отвечает Генри и кладет кошелек на стол.

— Семнадцать евро или тридцать четыре марки.

К своему соку он так и не прикоснулся. Возвращаемся в купе. Лежим на полках. Свет погашен. А я еще и занавеску на окне задернул. Мимо пролетает чернота. Как полчища темных насекомых. И все это — под перестук колес.

— Ненавижу темноту, — говорит Генри. — Может, это и смешно, но темнота освещает отвратительные вещи, притаившиеся где-то внутри меня. — На секунду он замолкает. А потом говорит не переставая.

— Не знаю, как у тебя, а у меня самая большая проблема — это девушки. Мне всегда хотелось иметь девушку. Но никогда не получалось. Самое ужасное — это школьные вечеринки. Я все время смотрел, как они танцуют. Не со мной. У многих сваливались бретельки, а придурки-партнеры поправляли их с противной улыбкой. Мне так хотелось подтянуть бретельку на плече у девушки! Но случая не было. А девчонки выглядели просто здорово. Прямо светились изнутри. И запах такой, как будто они только что побывали в другой галактике, в другом мире, лежали где-нибудь на волшебном душистом лугу. Я все время стоял рядом, а был так далеко от них! При этом физически очень даже близко. Народ в зале казался окутанным невидимым облаком. А я так и оставался снаружи. Если задуматься, то все это странно. Я ведь мог подойти к какой-нибудь девушке, мог прикоснуться к ее спине. Но на самом-то деле я бы до ее спины не дотронулся. Между нами облако, понимаешь? Я знал, что танцую плохо. На таких праздниках я хорошо делал только одно. То, что я всегда умел лучше всех, — гадил. Регулярно у меня начинался дикий понос. Я несся в туалет и гадил от души. Меня всего аж выгибало. Потел так, что одежда приклеивалась к телу, даже трусы стаскивал с трудом. Из меня выходила куча дерьма, а вот тоска оставалась. Да и злость на девиц тоже. Я представлял себе, как они танцуют и глупо хихикают. Груди трясутся. На теле руки этих чертовых партнеров. И еще я думал, что девки — это не чудесные создания, которыми они мне кажутся, не нежные, не изящные, не мягкие и хрупкие. И не ранимые вовсе. Девки — это мерзость. Которая совершенно четко осознает, чего хочет.

Надо мной скрипит полка. А потом снова раздается его голос:.

— Кристина была первой. Первой, в которую я по-настоящему влюбился. На самом деле мы родственники. Седьмая вода на киселе. Но я знаю ее с детства. Она жила в Бельгии. Иногда мы встречались на семейных праздниках или в каникулы. Помню, она всегда была очень надменной. Загорала, высоко задрав подбородок, как будто старалась удержать на нем шарик. И никогда не играла со мной в саду в футбол. Не то что ее младший брат, который поэтому казался мне очень даже милым. Но все это до тех пор, пока она не переехала к моей бабушке в Мюнхен. Лет в двадцать шесть. И больная. Мы с матерью тоже жили в Мюнхене. Бабушка — это мамина мать. Я часто бывал у нее. Она жила на окраине города. Мы вместе ходили гулять. Она рассказывала о тех днях, которые давно канули в Лету. О тех, кто давно уже на небесах, спрятались так, что их не видно, затерялись между яркими звездами. Их можно вернуть словами о прошлом. У бабушки хорошо получалось. Она умела вытаскивать на свет божий старые истории. Когда появилась Кристина, я стал захаживать к бабушке еще чаще. Иногда даже ночевал. Я и понятия не имел, что с Кристиной. Бледная, молчаливая, на лице отсутствующее выражение. Позже я узнал, что это тоже часть ее болезни. Никакого хихиканья (я это у девиц терпеть не могу). Она только и делала, что сидела в кресле или лежала на диване, и всегда с голыми ногами. У нее крошечные ступни. Я все время их разглядывал. Уж больно они не похожи на те ноги, которыми ходят по земле. Кожа нежная, как и на всем теле. У Кристины безупречное тело. Длинные тонкие ноги, тонкие руки, маленькая грудь, под футболкой ясно видны соски. Лифчик она не носила. Да, еще: кожа у нее золотистая. И длинные волосы, каштановые. Она спала наверху в голубой кровати. А я, если не уезжал вечером домой, спал на тахте в гостиной. Один раз, представляешь, я ночью поднялся по лестнице и сидел на верхней ступеньке. Целых пять часов. Лишь бы быть рядом с ней, только подумай! — Генри откашливается и неожиданно переводит разговор совсем в другое русло: — Значит, мы на пути в Берлин. Замечательно! Расскажи мне об этом городе. Что там, в Берлине?