Неаполитанская мафия. Рассказ щенка - [8]

В общем, однажды я сидела и смотрела новости по телевизору: «Арестован Микеле Э., по кличке „Тролло“, по обвинению в вооруженном ограблении». Так сказал репортер, и больше я уже ничего не поняла, я превратилась в обезумевшее животное… я рыдала дни и ночи напролет. Потом мне пришло первое письмо, как только я увидела имя отправителя, у меня сразу затряслись ноги. Я помню, что чистила дорогой фарфоровый сервиз, и одна тарелка, дорогущая тарелка Баварского фарфора, выпала у меня из рук. Хозяйка стала кричать на меня. Я не могла произнести ни слова, у меня онемел язык, синьора взяла письмо и начала читать:

Дорогая Катена,

Я в Поджореале[12] меня посадили, но я не виновен, лады! Ты должна мне верить, лады! Я хочу выйти из этой тюряги, лады! Мне всего хватает, мои сокамерники немного воняют, но они хорошие. Я не скучаю по детям, я не скучаю по свободе… Мне не хватает только тебя, лады! Когда я выберусь отсюда, то хочу быть с тобой, лады! Знаешь, моя жена не навещает меня, она говорит, что я сам виноват, ко мне приходит только мать, приносит мне передачи и приводит детишек. Но бедная женщина — вдова, и у нее нет денег, чтобы содержать еще и заключенного, ты можешь позаботиться об этом, лады? Я потом все тебе верну, лады?

Всегда думай о твоем невиновном возлюбленном…

Микеле «Тролло».

Хозяйка закончила читать.

— Даже и не думай об этом, он настоящий подлец, он хочет использовать тебя. Это ведь всего лишь «письма заключенного». Послушай меня, Катена, не дай себя облапошить.

В тот же вечер я пошла на центральный почтамт и отправила ему телеграмму, чтоб он знал, что я получила его послание. Я писала ему тысячи писем, но получала в ответ только одно в неделю, как он объяснял, потому что у него не было денег. Тогда я отправилась к его матери и представилась подругой. Синьора улыбнулась, но осталась совершенно невозмутимой, даже когда я дала ей небольшую сумму денег, чтобы она отнесла их в тюрьму Микеле. Я оставила ей номер телефона на случай, если что-нибудь понадобится. Это было моей первой большой ошибкой, милая мамаша Микеле «Тролло» принялась доставать меня звонками: то ему нужна пижама, то спортивный костюм, трусы, носки, и я срывалась по первому требованию. Мне, правда, казалось странным, что в своих письмах он никогда не благодарил меня за все, что я делала. Поэтому я написала ему:

ДОРОГОЙ МИКЕЛЕ, Я ТВОЯ КАТЕНА, У МЕНЯ ВСЕ ХОРОШО, Я НАДЕЮСЬ, ЧТО И У ТЕБЯ ВСЕ В ПОРЯДКЕ.

ДАЙ МНЕ ЗНАТЬ, ЕСЛИ ТЕБЕ ЧТО-НИБУДЬ НАДО, НУ, Я НЕ ЗНАЮ… ТРУСЫ, НОСКИ… И НЕ БЕСПОКОЙСЯ, Я ОБО ВСЕМ ПОЗАБОЧУСЬ. ТВОЯ КАТЕНА.

Через неделю, как всегда пунктуально, пришло его письмо:

Дорогая Катена, не беспокойся об этом… у меня есть двоюродная сестра Мария «Маленькая грудь», у нее есть магазин одежды, и она приходит на свидания с мамой, лады, и приносит мне все, что надо. Пижаму, костюмы, носки и так далее, лады. Сделай мне только одно одолжение, сходи к адвокату, лады? Ему нужны деньги, чтобы подать прошение по одному старому делу, этот козел сказал, что если не принесем ему денег, то мне добавят еще один год к сроку, лады? У матери моей нет денег, ты можешь позаботиться об этом, лады?

Твой Микеле «Тролло».

— Мария «Маленькая грудь»… его двоюродная сестра? Его любовница? А я? Кто же я? — ее слезы капали мне на шерсть, когда из дома послышался голос:

— Катена, Кате, может быть, ты спустишься в конце концов? Мы должны подготовиться к празднику. Где ты, черт побери? Как всегда, сидишь сложа руки. Давай, давай. Спускайся немедленно!

Это был голос Дона Дженнаро. Катена вытерла глаза, и мы побежали в дом, она поставила меня на пол, а сама поспешила на кухню.

Я вернулась к Сузумелле, которая встретила меня улыбкой:

— Знаешь, почему я никогда ни с кем не разговариваю? — спросила она меня. — Тридцать лет назад крестили одного из моих многочисленных внуков, сына моей дочери, который появился у нее после долгих лет лечения: у бедной девочки были проблемы со здоровьем, и радость от этого события была столь велика, что устроили большой пышный праздник. Собрались родственники и друзья, важные друзья, и пришел мой старший сын, который в то время скрывался от правосудия, но из уважения к сестре вышел из укрытия. Его разыскивали не только правоохранительные органы, но и его собственные подельники, так как полиция, сновавшая туда-сюда в поисках моего несчастного мальчика, не давала им работать, проворачивать свои грязные делишки. В общем, прямо посередине торжества, в то время, как мы с сыном позировали для памятной фотографии с малышом на руках, наступил конец света. Дверь дома вылетела, и ворвались трое мужчин в капюшонах, вооруженные автоматами, и начали стрелять… и больше я ничего не могла понять… помню только кровь… столько крови. Я смотрела на своего сына, лежащего на полу, его глаза умоляли меня: «Помоги мне, мама, помоги, я люблю тебя, помоги мне». Я уже было потянулась к нему, но вдруг почувствовала влажную теплоту на животе. Я опустила взгляд и увидела тельце малыша. Его лицо напоминало лицо фарфоровой куколки. Я крепко прижала его к груди и побежала, как безумная, вниз по лестнице. Добежав до середины улицы, я остановила соседского паренька, забралась к нему на мопед, и мы помчались к ближайшей больнице. Как только мы приехали, силы покинули меня и я упала на землю. Какая-то медсестра схватила окровавленный сверточек и быстро исчезла за дверьми. Прибыл наряд полицейских, которые стали задавать мне кучу вопросов, а я все смотрела в никуда, уставилась взглядом в пустоту и ни на что не реагировала. Я не знаю, сколько времени прошло. Подошла медсестра. Весь ее халат был пропитан кровью. Она произнесла только одно слово: «Он умер!» Я потеряла сознание. Когда я очнулась, вокруг меня стояли мои внуки. Самый старший, которого сейчас все зовут Дон Дженнаро, сказал мне: «Бабулечка моя, сыночек твой умер и малыш тоже… но дай мне только время, я вырасту и отомщу. Я уничтожу младенцев прямо в животах у матерей, я истреблю их прямо в колыбельках, я устрою настоящую бойню… дай мне только время». Я смотрела на своего внука, которому не было и шестнадцати, а он уже источал такую жестокую злобу. Как это говорится? Преступниками не становятся, ими рождаются. А Дженнаро им стал, и такой силы была его злоба, его ожесточенность, что теперь из уважения все зовут его Дон Дженнаро. Я помню, как он буквально перевернул всю больницу своим криками, угрозами, его даже вынуждены были выдворить силой. Полиция допрашивала меня, они хотели знать… но я не говорила, я решила больше никогда не говорить. Моими последними словами стал приказ, скорее даже угроза: «Никто и никогда в этом доме не должен произносить мое имя, сейчас вы в последний раз слышите мой голос». Так и случилось. Я разговариваю только с «Сараченой».