Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель - [46]

Бедный Ратацци, друг спокойствия и согласия, враг Винченцо Джоберти[214] и народного движения, выходящего из-за пределов моциона для пищеварения, герой демократического министерства 48 года, рыцарь союза с Францией, Урбан Ратацци, которого французский «Constitutionnel» назвал по ошибке императорским комиссаром, а флорентийская «Nazione» – воплощенным пьемонтизмом, Урбан Ратацци, председатель камеры депутатов, стал теперь президентом итальянского кабинета помимо воли председательствуемой им камеры. Одна «Monarchia Nazionale», орган командора [Ратацци] и его бывшей партии, известной здесь под названием итальянских французов, радуется вступлению в новую должность своего знаменитого друга; но рад ли ему сам знаменитый друг, честность политических убеждений которого впрочем не подвергают сомнению даже самые заклятые враги его, тосканские журналы? Приводить все толки, клеветы, опасения и неудовольствия, которые возбудило здесь назначение Ратацци, я не считаю нужным за исключением разве очень немногих, о которых вынужден буду говорить впоследствии. Новый президент однако же был поставлен ими в такое затруднительное положение, что в своей программе объявил, что не может дать ни одного положительного обещания. Волнение умов продолжается и до сих пор, но Ратацци не придает ему кажется особенной важности, по крайней мере он вовсе не расположен пожертвовать общественному мнению другом своим Кордовой, единственным из старого министерства, пережившим кризис.

Самую эту стойкость нового президента, в особенности здесь в Тоскане, толкуют очень невыгодным образом для командора; и для самого Кордовы, который, чтобы избавить друга своего от хлопот, тосканцев от новых волнений, а себя от недвусмысленных оскорблений, намерен, судя по журнальным известиям, оставить и министерство, и Турин, и кажется последовать за Рикасоли в Швейцарию.

Одно из последних заседаний палаты депутатов несколько разъясняет дело.

Заседание началось с выбора новых чиновников для нового министерства. Выборы шли до такой степени неудовлетворительно, что Ратацци, прежде упорно отказывавшийся от всяких разъяснений, говоривший, что по действиям его будет судить гораздо лучше, чем по словам, вынужден был сделать уступку. Глубокое молчание во всем собрании и на скамьях словно вызывало его на откровенность. Рассказав в нескольких словах историю падения прежнего кабинета и своего вступления в должность, и как бы в оправдание своей программы, Ратацци сказал, что он только потому воздержался от всяких эластических обещаний, которыми очень легко привлечь на свою сторону общественное мнение, что знает, какие трудности он встретит на новой дороге, и что его чувство собственного достоинства возмущается всем, хотя сколько-нибудь похожим на обман, на шарлатанство. «Соединить в одно разрозненные части Италии, освободить провинции, еще страдающие под иностранным игом, обеспечить внутреннее благосостояние и независимость родины – вот как все, и я в том числе, понимают мою обязанность», – говорил президент, и собрание единодушно одобряло его слова, хотя конечно этим общим местом оратор вовсе не рассеял еще сомнений. Ратацци еще с 48 г. пользуется репутацией человека, умеющего говорить, и в настоящем случае он подтвердил свою репутацию. Шутники говорят, что он сделал даже большую ошибку, прося не судить его по словам.

Зная с давних пор своих соотечественников, Ратацци понял, что именно в его избрании больше всего не понравилось, и с большим искусством отстранил если не все, то очень многие из этих причин, едва намекая на всё то, что могло возбудить неприятное чувство. Он торжественно клялся, что ни одно его распоряжение не будет представлено королю, прежде чем камера сама признает это нужным. Это было главное, что всего более лежало на сердце у присутствовавших, и слова президента были покрыты рукоплесканиями. Вслед за этим Ратацци очень удачно перешел к вопросу о союзничестве, и решил его ко всеобщему удовольствию.

Покончив таким образом с большинством, он обратился к крайней левой и ей нашел сказать много приятного (вообще командор самый обходительный человек). Он заметил, что главное зло в Италии происходит от несогласия партий, еще более чем от враждующих муниципальностей, поэтому он считает своей обязанностью пригласить к участию в великом деле каждого благонамеренного гражданина: потом с большим одушевлением говорил против покровительства в раздаче административных должностей, обещал отказаться от централизационной политики своего предшественника и т. д. Одобрительные восклицания слева и со скамей посетителей прерывали его порою, но он не прибегал к колокольчику и не напоминал, что в парламенте посетителям запрещены всякого рода изъявления одобрения или неудовольствия.

Затем он коснулся вопросов более частных, заметив предварительно, что устройство внутренней администрации будет уже большой шаг вперед для решения вопроса о Риме и Венеции, но что он не упустит из виду и других средств к достижению этой цели, и что одним из главных он считает заявление католическому миру, что светская власть также мало необходима для религиозного значения папы, как пятая подкова для его белого мула. «Пуще всего, – заключил он, – мы должны показать, что мы ни словами, ни делом не хотим смутить общее спокойствие и мир всей Европы, и тогда те из иностранных держав, которые еще не признали Итальянского королевства, не замедлят это сделать».