«Не зная броду, не суйся в воду»: Мир толкиновских пословиц и поговорок в переводах «Властелина Колец» - [8]
Грузберг, Александрова, Немирова, К&К и ВАМ предлагали затыкать рот ногой или совать туда пятку. Их варианты были очень похожи, все отличались дословностью и отсутствием какого бы то ни было сходства с жанром поговорки.
Яхнин вообще опустил эту фразу, а Волковский пересказал ее своими словами: "Говорил ведь Старбень, что не доведет меня язык до добра, вырвать бы его мне, остолопу!" (В ДТ.452).
Ни один из переводчиков не увидел в этой поговорке продолжение игры слов, начатой в Бри (девятая глава первой книги "Гарцующий пони"), где Арагорн говорит Фродо: "You have put your foot in it! Or should I say your finger?" ("Вляпались же вы ногой. Или, лучше сказать, пальцем?"). Но зато Г&Г и К&К как раз здесь узнали существующую поговорку и выбрали именно то слово, которым она обычно и переводится: "вляпались обеими ногами, а может, пальцем?" (Г&Г БК.170), "Вляпался, можно сказать, обеими ногами! Или, может, пальцем?" (К&К СК.250).
Остальные переводы этой фразы не отличались разнообразием. Почти все решили, что Фродо попал в капкан, западню или силок ногой или ногами. Однако строились и другие - совершенно фантастические - предположения относительно части тела, которой он туда угодил. Бобырь решила, что головой (Б.19), Александрова почему-то подумала, что он создал "себе неприятности своими руками".
У ВАМ в первом издании формулировка была очень похожей: "Сам влез в беду, собственной ногой - или, лучше сказать, пальцем?" (ВАМ СК>1990.189), но зато во втором она придумала очень интересную фразу, обыгрывающую расхожее выражение "попасть пальцем в небо": "сам влез в неприятности - или, лучше сказать, пальцем попал?" (ВАМ СК>2003.355).
В седьмой главе четвертой книги ("Путь к перекрестку дорог"), расставшись с Фарамиром и ожидая возвращения Голлума, чтобы продолжить путь к долине Моргула, Фродо видя, как опускается Тьма и слыша приближающиеся громовые раскаты, говорит, что, похоже, их путешествие подошло к концу. На что, не теряющий оптимизма Сэм отвечает: "`but where there's life there's hope, as my Gaffer used to say; and need of vittles, as he mostways used to add" ("но "где жизнь, там и надежда", как говаривал мой Старикан; "да и харчи не помеха", завсегда добавлял он").
Первая часть - известная поговорка, которая впервые упоминается в письменном источнике в книге Эразма Роттердамского "Пословицы" (Adagia, 1500). На русский язык ее обычно переводят двумя вариантами: "Пока человек жив, он надеется", "Где жизнь, там и надежда". Кроме того, существует аналогичная поговорка на латыни: "Dum spiro spero", ее русский эквивалент: "Пока дышу, надеюсь". Этопоговорка античных времен, засвидетельствованная у разных авторов. Например в "Письмах к Аттику" Цицерона: "Aegroto dum anima est spes esse dicitur" ("Пока у больного есть дыхание, говорят, есть и надежда"). В "Нравственных письмах к Луцилию" у Сенеки эта мысль выражена таким образом: "Omnia homini dum vivit speranda sunt" ("Пока человек жив, он должен надеяться на все").
Эту же мысль находим и в "Скорбных элегиях" Овидия: "Сам трепещу, а рукой стих за стихом вывожу". Считается, что краткая формулировка "Dum spiro, spero" сложилась уже в Новое время.
С этой частью фразы Сэма подавляющее большинство переводчиков справились вполне успешно, переведя или почти дословно, или с небольшими вариациями на тему латинской поговорки: "но где жизнь - там надежда" (Гр. ДК.387), "пока живешь, можешь надеяться" (Г&Г ДК.300), "пока живешь, надейся" (К&К ДБ.432), "пока живу - надеюсь" (Н ДТ.322), "пока мы живы, надо надеяться" (ВАМ ДТ>1990.352), "пока живешь - надеешься" (ВАМ ДТ>2003.866).
Исключение составили К&М и Волковский. У К&М был более разговорный вариант: "Поколь жив, все жив" (К&М ДТ.365), который исключал слово "надежда". В контексте общего стремления этих переводчиков полностью отказаться от надежды в ВК, такая замена представляется вполне закономерной. Как убедительно показал в своей книге "Толкин русскими глазами" (глава "Оставь надежду...") Марк Хукер, каждый раз, когда в тексте Толкина торжествует надежда, у К&М это превращается в торжество фатализма. Так происходит, например, в восьмой главе четвертой книги ("Лестницы Кирит Унгола"), когда Фродо, Сэм и Голлум "expected would be their last meal before they went down into the Nameless Land, maybe the last meal they would ever eat together" ("думали, что это их последняя трапеза перед спуском в Неназываемую землю, и возможно, вообще последняя совместная трапеза"), а у К&М эта фраза выглядит так: "может, и последнюю [трапезу] в жизни" (М&К ДТ.378) [15].
Волковский аналогично оставляет всякую надежду. Его вариант: "Пока жив, так еще не помер" (В ДТ.487) также отличается намеренно сниженной лексикой, и абсолютно таким же, как у К&М искажением смысла. Оставленные без надежды, их фразы превращаются скорее в браваду, и лишают читателей очень важной составной части философии Толкина.
В сокращенных пересказах Бобырь и Яхнина эта поговорка целиком отсутствует. Уманский также не восстановил ее в своей дополненной версии перевода Бобырь. Но еще двое переводчиков
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Первая треть XIX века отмечена ростом дискуссий о месте женщин в литературе и границах их дозволенного участия в литературном процессе. Будет известным преувеличением считать этот период началом становления истории писательниц в России, но большинство суждений о допустимости занятий женщин словесностью, которые впоследствии взяли на вооружение критики 1830–1860‐х годов, впервые было сформулированы именно в то время. Цель, которую ставит перед собой Мария Нестеренко, — проанализировать, как происходила постепенная конвенционализация участия женщин в литературном процессе в России первой трети XIX века и как эта эволюция взглядов отразилась на писательской судьбе и репутации поэтессы Анны Петровны Буниной.
Для современной гуманитарной мысли понятие «Другой» столь же фундаментально, сколь и многозначно. Что такое Другой? В чем суть этого феномена? Как взаимодействие с Другим связано с вопросами самопознания и самоидентификации? В разное время и в разных областях культуры под Другим понимался не только другой человек, с которым мы вступаем во взаимодействие, но и иные расы, нации, религии, культуры, идеи, ценности – все то, что исключено из широко понимаемой общественной нормы и находится под подозрением у «большой культуры».
Биография Джоан Роулинг, написанная итальянской исследовательницей ее жизни и творчества Мариной Ленти. Роулинг никогда не соглашалась на выпуск официальной биографии, поэтому и на родине писательницы их опубликовано немного. Вся информация почерпнута автором из заявлений, которые делала в средствах массовой информации в течение последних двадцати трех лет сама Роулинг либо те, кто с ней связан, а также из новостных публикаций про писательницу с тех пор, как она стала мировой знаменитостью. В книге есть одна выразительная особенность.
Лидия Гинзбург (1902–1990) – автор, чье новаторство и место в литературном ландшафте ХХ века до сих пор не оценены по достоинству. Выдающийся филолог, автор фундаментальных работ по русской литературе, Л. Гинзбург получила мировую известность благодаря «Запискам блокадного человека». Однако своим главным достижением она считала прозаические тексты, написанные в стол и практически не публиковавшиеся при ее жизни. Задача, которую ставит перед собой Гинзбург-прозаик, – создать тип письма, адекватный катастрофическому XX веку и новому историческому субъекту, оказавшемуся в ситуации краха предыдущих индивидуалистических и гуманистических систем ценностей.
В книге собраны воспоминания об Антоне Павловиче Чехове и его окружении, принадлежащие родным писателя — брату, сестре, племянникам, а также мемуары о чеховской семье.
Поэзия в Китае на протяжении многих веков была радостью для простых людей, отрадой для интеллигентов, способом высказать самое сокровенное. Будь то народная песня или стихотворение признанного мастера — каждое слово осталось в истории китайской литературы.Автор рассказывает о поэзии Китая от древних песен до лирики начала XX века. Из книги вы узнаете о главных поэтических жанрах и стилях, известных сборниках, влиятельных и талантливых поэтах, группировках и течениях.Издание предназначено для широкого круга читателей.