Не жалея жизни - [26]

В конце августа 1919 года, ночью, в трех теплушках, отряд прибыл на ст. Кустанай. Дружицкий предъявил председателю временного военно-революционного комитета П. С. Мамыкину выданный Реввоенсоветом 5-й армии мандат за № 222 от 21 августа 1919 года о назначении его председателем Военно-революционного комитета Кустаная. Уже первого сентября вышел приказ Реввоенсовета о передаче всей полноты гражданской власти военно-революционному комитету во главе с председателем т. Дружицким.

Вскоре в Кустанай прибыл отряд Джангильдина. Кошелев вспоминает, что им пришлось встречаться неоднократно: лично и на рабочих совещаниях, до и после общего собрания коммунистов города, которое состоялось 7 сентября. А 22 сентября на заседании Военно-революционного комитета, на котором участвовали Джангильдин, Кошелев и другие и где рассматривался очередной вопрос «Об организации Чрезвычайной комиссии», председательствовавший Дружицкий объяснил, что из особого от чел а прибыл представитель т. Кошелев, который назначен Политотделом 5-й армии в г. Кустанай для организации Чрезвычайной комиссии.

В своих воспоминаниях, написанных специально по моей просьбе, Кошелев рассказывает об одной из запомнившихся встреч с Джангильдиным в Кустанайской ЧК.

«Как-то уже поздно вечером, — пишет он, — возвращаясь из уезда, Джангильдин завернул к нам в ЧК «на огонек». ЧК занимала большой дом (б. хозяина мельницы) на берегу Тобола, и свет его был виден издалека. Джангильдин промерз, и мы решили отогреть его чайком. За чаем разговорились о наших делах. Он интересовался, как мы работаем среди казахского населения. Мы признались, что опыта работы среди кочевого казахского населения у нас нет, не знаем, с чего начать. Тогда Джангильдин рассказал нам, что главная реакционная часть — это баи. Байское влияние очень сильно в среде казахов, оно подчиняет себе казахскую бедноту. Говорил о родовых связях, сильных пережитках и боязливости бедноты. Подсказал, на кого мы должны опираться, кто может быть нашими верными людьми, назвал несколько имен, на кого мы можем рассчитывать в своей работе. Обещал подобрать казаха в аппарат ЧК, так как у нас из казахов никого не было (я называю сейчас «казах», а тогда называли «киргиз»). Для нас советы Джангильдина были новыми, и если я в своей работе чего-то не сделал в Кустанае, то впоследствии они мне очень пригодились в работе и в Семипалатинске, а особенно в Джетысуйской области, в Пишпеке, где байская прослойка была и более могущественной, и многочисленной.

Это, конечно, сравнительно мелкий эпизод. Но он и та обстановка, в какой происходила эта дружеская беседа, живо помнятся мне. Джангильдин был очень тактичен и не удивлялся тому, чего мы не понимаем и не разбираемся в национальных отношениях, старался нас просветить и убедить».

Здесь я не останавливаюсь на кознях контрреволюции, раскрытых Кустанайской ЧК в период работы Кошелева. Это заслуживает отдельного очерка. Добавлю лишь, что он проработал в Кустанае до 18 ноября 1919 года, более двух с половиной месяцев. Потом отряд, куда входил он, был отозван в Омск, в Политотдел 5-й армии. С ним отбыл и Дружицкий, который вместе с Кошелевым получил направление в Ново-Николаевск (ныне Новосибирск) с теми же задачами, какие были поставлены перед ними и при поездке в Кустанай.

«На следующий день была сформирована и приступила к работе Ново-Николаевская губчека, председателем которой был назначен я еще в Омске, — пишет далее Иван Михайлович. — Передо мной была поставлена первейшая задача — борьба с тифом. Нужно было карантировать всех военнопленных в военном городке, организовать их охрану и лечение оставшимся медперсоналом с тем, чтобы тиф не расползался по городу. Выполнив эту задачу, ЧК приступила к своей основной работе, так как в городе осталось очень много колчаковских «хвостов». В начале января 1920 года из Москвы для руководства нами прибыл член коллегии ВЧК, одновременно заместитель председателя Чека-тифа тов. М. С. Кедров.

По выполнении задач, возложенных на наш отряд, из г. Ново-Николаевска мы были отозваны в Политотдел 5-й армии уже в г. Красноярске. К тому времени армия Колчака была разгромлена, и наш отряд был расформирован. Я был назначен начальником Особого отдела 59-й дивизии 5-й армии, дислоцировавшейся в Семипалатинске, и в марте 1920 года мы приступили к ликвидации остатков армии Анненкова, фильтрации капитулировавшего офицерского состава во главе с начальником штаба. По окончании этой работы Семипалатинская группа войск была расформирована и 59-я дивизия передана в подчинение Туркестанского фронта с дислоцированием ее в Верном (ныне Алма-Ата). Передовые части дивизии приняли участие в наведении порядка в городе после ликвидации мятежа, описанного Фурмановым в одноименной книге.

В период передислокации меня вызвали в ВЧК на доклад. Очень скоро меня там принял Ф. Э. Дзержинский. У него в кабинете было три-четыре человека, в том числе М. Я. Лацис, которого я уже знал. Ф. Э. Дзержинский назвал мою фамилию и сообщил, что я принимал непосредственное участие в ликвидации анненковщины. Состояние мое было необычным, так как мне впервые приходилось держать ответ перед самим Дзержинским.