Не забудьте выключить телевизор - [26]

. Такой вариант вас устроит? - Салон мертвых поэтов - фр. - - В конце концов, у нас тут не лингвистический диспут, - согласился Русинский. - Так вы признаете?.. - поинтересовался Фронтер. - Я бы рад, барон. Но времена меняются. Прошло так много лет. - Ничего не меняется с людьми вроде вас. И вроде нас, конечно, - бросил Фронтер. Соединив кончики пальцев, он принялся расхаживать по комнате как школьный учитель перед классом. - Позвольте сообщить, что ваши комментарии к полному Кодексу Назареев мы уже нашли. А ту фальшивку, которую вы всучили господам Розенроту и Булгакову, пусть изучают книголюбы. Но в остальном: вы правы, милый граф. Барон прикрыл глаза и вскинул голову. - О годы, годы! - продекламировал он хрипловатым романтическим фальцетом. - Сколько их минуло? Неужто тридцать шесть? Позвольте-ка, пойму: Нет, невозможно! Вижу только числа, насыщенные смыслом до краев, и что еще? Нет, ничего не вижу. Весь этот мир продам я за мечту познанья. За блаженство уравнений, за четкий и великий логарифм; есть только цифры, остальное - миф, ведь числа - кровь, а без числа мы тени, дешевая, тупая суета dans ce bordel, ou tenons nostre etat. Если говорить проще, то вселенной правят числа. Числа на небе суть тражение знаков монетных, и отметин бытия смертного, но кто кем правит, и кого, неясно. Ведь эти цифры зашифрованы… Граф, а вы случайно не знаете шифр? - в сем бардаке, в котором мы засели… (старофранц.) - Русинский молчал. Его воспитали в уважении к поэзии. Польщенный, граф улыбнулся и продолжил: - Мой милый Сен-Жермен, вы знаете и сами, что в наших силах взять вас голыми руками, без этих путешествий в мемуар, но, старый друг, как жить мы будем дальше? Лоботомия - средство против фальши, но разве стоит превращать в амбар с замком пудовым маленькое знанье: Ну разве выше дружбы притязанье на исключительность? Молчать вам не с руки. Откройте рот. Мы не большевики. - Ведь вы гораздо хуже. - Неужели? - И день один в компании такой подобен неудачливой неделе, растянутой на тысячу веков. Оборвав начатое было слово, Фронтер подошел к Ревекке, снял невидимую пылинку с ее бархатного, налитого как антоновское яблоко плеча и, шаловливо извернув голову, посмотрел на Русинского. - А что думает по этому поводу графиня?.. - тихо спросил Русинский. Ревекка презрительно отвернула лицо. - Всего лишь дочь раввина, граф, - поправил его Фронтер. - Я прожил с ней двенадцать лет, - парировал Русинский. - За такой срок любая женщина вправе получить вознаграждение. Барон махнул рукой. В комнате повисла тишина. Свечи разом издали сухой треск и выпустили волнистые полосы дыма. Русинский ощутил, что чувства становятся сильнее его, и глядя на Ревекку он чувствовал себя обязанным признаться, выдать шифр, да и не все ли равно, что будет дальше, если тебя предает человек, которого ты любил, если все оказалось нагло состряпанным фарсом. Но он молчал. - Откровенно говоря, мой Сен-Жермен, я ни секунды вам не доверял, - заметно раздражаясь продолжил барон, - Даже в самые лучшие годы. Даже в Лионской ложе, если на то пошло. Ведь вы не существо нашей расы. Отказались покинуть человеческую природу… Ваши странности превосходят мое понимание. И если бы не наши общие интересы, и не влияние мадам Ребекки - ах, простите, мадемуазель - то не видать бы вам сего вояжа в человеки, словно райских яблочек. Ну, не затягивайте пьесу. Книга где? - А зачем она вам? - сказал Русинский. - Что толку? Барон, я говорю вполне серьезно. Вы не самостоятельны. Вы всего лишь марионетки с мозгами. - Да бросьте, граф. Лучше буть марионеткой с мозгами, нежели марионеткой без мозгов. Никто не самостоятелен. - Напрасно вы так агрессивны, сударь, - встрял де Молэ. - Даже самый умный человек, даже все умные люди планеты, если б они вдруг объединились одной идеей, не станут воплощением ума. Мы все - части часть, как сказал небезызвестный вам пиит. К черту эвфемизмы! да, граф: мы - высшая раса. Высшее средоточие всех возможностей и помыслов людских, и в конце концов, мы - авторы этого мира. Ну или соавторы, по крайности. Что существенно кроме нас? Что существенно кроме власти ума, света, отделяющего мир от вечной тьмы? Ничто! Решительно ничто! Остается лишь позорный сон. Вы понимаете? - Еще бы граф не понимал, - заметил Фронтер. - Он тридцать шесть лет провел в лагере социализма, при этом ничего не помня о своей роли в его сотворении. Подумайте, мой друг, - весьма проникновенно заговорил Фронтер, - я взываю не столько к вашей logique, замусоренной этим вашим воплощением, но к тому, что тянется сквозь века. Наверное, можно впасть в безумие - и так обрести смешное счастье, ваше хваленое равенство во веки веков. Можно пройти по жизни как бодхисаттва, наблюдая смерть вещей шаг за шагом, и окунувшись в унылую пустоту. Но как-то раз - дело было при Людовике Красивом на пасхальной мессе - я окинул взором стоявших вокруг женщин, таких прекрасных, вызывающе прекрасных в нежности и похоти своей, я посмотрел на благородных кавалеров, равно готовых пролить слезу альковной и небесной благодати, и ни в одном человеке, сударь, я не заметил желания открыться в духовную первооснову, и бросить все, что есть земная жизнь, такая лживая, но отнюдь не ложная; я подумал, Иисус Назарей не вынес взятой на себя тяжести, ведь жизнь - страстная жизнь, пусть даже осиянная светом истины - суть неизбывное бремя, и отказавшись от коррекций Сатаны, он выбрал только миг, иначе - сдался; но если мы забудем о покаянии и капитуляции, если врежемся в судьбу мира и будем последовательны, тогда все, абсолютно все будет работать на нас. Вы вспоминаете, граф? - Вы всегда были скорее поэтом, нежели философом. И скорее идиотом, нежели поэтом. Да, я произнес когда-то эти слова, но речь была о другом. - Ну что же… Я польщен даже таким ответом. О, граф, я помню каждое ваше пророчество. Кем, если не вами, открыто, что поведением человека управляет лишь один мотив: идея хорошего и плохого, добра и зла. Но не будем углубляться в эти убийственные абстракции. Смею сказать, что в ваше отсутствие мы не сидели сложа руки. И теперь мы довели до совершенства самый надежный механизм контроля над человеческой популяцией, тот самый психический посредник, о будущем которого мы столь горячо спорили с господином Марксом. В соответствии с нашей корпоративной политикой, не должно остаться ни единой вещи, которую нельзя купить или продать. Именно деньги, граф, движение денег, превращение денег в кровь этого мира, возвышает их от обыкновенного посредника, измышленного людьми, до властелина над ними. Никто не остается в стороне. Ваша программа насчет загрязнения воздуха успешно работает. Близок час, когда исчезнет последняя возможность бесплатного дыхания. Уже сейчас мы успешно продаем энтузиастам отличный кислород. О, цены весьма умеренные. А главное, граф - это перспективы стимуляции и контроля ментального процесса. Хочешь быть первым? Будь умнее всех! Знай больше всех! Многие знания - многие деньги! И если прежде развитой интеллект был достоянием кучки избранных, то теперь мы создаем такую информационную среду, такие психические стимулы, что каждый, каждый будет рваться в Ломоносовы! По крайности в Рокфеллеры. Но, конечно, не дальше. Полагаю, одного Гаутамы Будды вполне достаточно. Память об этом бунтовщике должна быть навеки стерта из человеческого сознания, и наши переговоры с торговцами верой весьма обнадеживают. Разумные люди. Они уже согласны с нашим условием, и реставрация политического влияния им обеспечена. Нет, вы только подумайте: добро и зло - одно и то же! Бог и Дьявол - одно и то же! Надо же додуматься до такого! Больной, психически больной человек! От этого маразма кружится голова. Фронтер прошелся по комнате и хрустнул суставами пальцев. Затем уставил на Русинского твердый ненавидящий взгляд и произнес: - Rien va plus!