Не взывай к справедливости Господа - [20]

От своей приветливой хозяйки Дина знала о солдате всё или почти всё.

Пелагея Никитична, вспоминая о сыне, становилась разговорчивее обычного: «Это ж надо такому случиться – прямо в скорой помощи опросталась! Четыре кило с половиной малый родился. Врачи удивлялись – богатырь парень! Болеть – болел. А как же без этого! Один раз скарлатину из школы принёс. Температура под сорок. Губы обметало. Бредит родненький! Всё сердце мне изорвал! Напугал до смерти. А он пролежал так три денёчка, открыл глаза – есть давай мамка! Попил молочка с мёдом, и, как рукой сняло эту проклятую скарлатину! А так вроде и не хворал… Как учился, говоришь? А как теперь учатся? Восемь классов кончил – и в ПТУ. Там на токаря выучился. Рукомесло получил. На завод взяли по третьему разряду. Уже и денежки стал домой приносить. А тут в армию ушёл. Девчонки были? А чего же им не быть рядом, коль парень, сама увидишь, какой! Он весь в отца пошёл. Хваткий. Отец его вот тоже такой был. Всё спешит, раз-два – и дело сделано! Не спешил бы, глядишь – и живой бы с нами сидел… А мой Дима парень хороший, добрый. «Я тебя, – говорит, – мама, никогда одну не оставлю! Хоть и когда женюсь, а всё равно жить вместе будем. Денег заработаем – машину купим. Тебя катать буду!»

Пелагея Никитична посмотрит на свою квартирантку, посмотрит и скажет: «Ну-ну, мешаю я тебе своими разговорами, да? Ты, дочка, учись. Работа лёгкой будет. Не на заводе у станка стоять. Чистая, хорошая у тебя специальность – каждый день с музыкой. Праздник!»

…Дина вышла из-за ситцевой занавески – платьице майское в горошек. Лёгкое. Под платьицем девичья грудь тугая – две голубицы горошек поклёвывают, на шейке жилка голубая бьётся, торкается, молодую кровь по телу гоняет. Ножки статные от ушей растут. Глаз не отвести.

Солдат, поперхнувшись, за сигаретой потянулся:

– А мне мать писала про вас! – с растерянности он вставил почему-то «вы». – Вас точно Диной зовут. Я знаю. Такое имя не сразу забудешь. У меня в Армии друг был – радист, я его Динамкой кликал, – почему-то невпопад проговорил он.

– Диной меня дед назвал в честь греческой богини Дианы, наверное. У меня дед чудной был. Скрипач. Вот и я теперь музыке учусь… Я тоже о вас всё знаю – зовут Дмитрий, защитник отечества, уволенный в запас. Так что можно и должно на «ты» обращаться.

– Конечно! – обрадовался Дима. – А то будем жить под одной крышей, а друг друга, как в кино, на «вы» называть! Мы в роте своего сержанта тоже по уставу на «Вы» называли, потому что он козёл был, перед ротным выслуживался. А здесь начальства нет, если только вон печь, пузатая, как наш генерал, стоит.

Дина рассмеялась его неловким шуткам.

– Дмитрий! – протянул он с достоинством тугую, по-мужски жёсткую ладонь. – Прибыл в долгосрочный отпуск, в увольнение! Одним словом – дембель! Который неизбежен, как кризис капитализма. Наш замполит так говорил! И вот – я дома! – Солдат пододвинул табурет к столу и сел, покручивая замысловатый брелок на пальце.

Дина тоже опустилась рядом на стул, не зная, как вести себя дальше, хотя от первого смущения не осталось и следа.

Дима плёл какие-то небылицы из солдатской жизни, армейские анекдоты. Старался показаться остроумным и весёлым собеседником.

Квартирантка явно не оставила парня равнодушным.

Почувствовала это и сама виновница такой разговорчивости отставного солдата – зашевелился ласковый котёнок за пазухой, защемил мягкими лапками девичье сердечко и не отпускает.

Пелагея Никитична, как вошла в дом, так сразу и охнула, уронив на пол тяжёлые сумки с продуктами:

– Ах, сыночек! Голубь мой сизокрылый! Сокол ясный! Вернулся. Вернулся, мальчик мой! – она прижалась к сыну щекой. – Большой-то ты какой! Больше отца будешь! – оглянувшись, гордо посмотрела на квартирантку и чему-то потаённо улыбнулась.

Солдат, смахнув соринку с глаза, прижал к себе легкое, сухонькое тело матери, приговаривая:

– Ну, что ты? Что ты? Вот я весь тут! Отслужился! Теперь с тобой рядом жить буду. Чего плакать-то? – И уже совсем застеснявшись своей минутной слабости, выпростался из материнских рук и полез в карман за куревом. – Я пойду во двор покурю, а ты, мать, пока успокойся! Чего плакать?

– Ну, ты совсем мужиком стал, – вздохнула Пелагея Никитична, – уже и мамой меня называть стесняешься. Чего так теперь? Кури здесь, не прячься! От дома видать совсем отвык! Ох, и большой ты стал, Димочка! Костюм выходной теперь тебе мал будет, да и рубашки тоже… Ну, ничего, ничего, мы тебе новое купим!

Курить в доме да ещё в присутствии матери Дмитрий, действительно, стеснялся. Несмотря на свой возраст, он на самом деле всё ещё чувствовал себя школьником, вернувшимся домой с запоздалого гуляния. Вроде, как обещался прийти с улицы к обеду, а вернулся к утру на другой день и вот теперь не знает, чем оправдаться за долгое отсутствие.

В такие годы трудно ощущать себя полностью самостоятельным человеком, не мальчиком уже и не мужчиной ещё. Так, – зелёная веточка на дереве с не отвердевшей сердцевиной, гибкая, вся в зелёных листочках.

– Ты уж, дочка, пропусти сегодня занятия. Сама видишь у нас радость какая! Поможешь мне на кухне сыночка угостить. Мы с тобой сейчас стряпать будем, – уговаривала тётя Поля Дину не потому, что сама не управилась бы с приготовлением праздничного обеда, а больше для своей квартирантки старалась.