Не возжелай мне зла - [10]

Она хмурится, но губы едва заметно дрожат, а это значит одно: она испугалась.

— Вчера вечером с Робби случилась маленькая неприятность.

— Что за неприятность?

— Ему пришлось провести ночь в больнице.

— Почему?

— Он был в городе и потерял сознание. Марк вызвал «скорую».

— Но почему?! — кричит она. — С чего он вдруг потерял сознание?

Я рассказываю ей все как было. Стараюсь держаться как можно спокойнее. О том, что он мог умереть, — ни слова. А также о том, что ему могли подмешать наркотик. Но и этого хватает, чтобы лицо ее побелело как мел, а губы задрожали.

— Мама, он же мой брат. Почему ты не позвонила?

— Хотела позвонить, но было уже поздно, больше двенадцати…

— Но я не спала!

— И еще я подумала, что тебе неприятно будет в больнице.

— Будто я не бывала в больницах! — восклицает она. — Да я по нескольку часов сидела, поджидая папочку, и здоровалась со всеми его пациентами. Ты знаешь, какие они? Пускают слюни, кричат… Да и вообще очень странно себя ведут.

— Я все понимаю, но…

— И еще… И еще Робби наверняка думал, что я приеду.

Глаза у нее голубые, как две ледышки, и она этим пользуется, под ее ледяным взором я боюсь пошевелиться.

Отвожу взгляд, включаю двигатель и трогаюсь. Лорен сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой, только руки на коленях чем-то заняты. У нее дурная привычка колупать заусенцы на ногтях, откусывать и жевать их. Бывает, так увлечется, что раздерет до крови. Приходится втирать мазь календулы, но не всегда получается, чаще всего она не дает к себе притронуться.

— По пути заедем в супермаркет и купим для Робби что-нибудь вкусненькое, все, что он любит. — Искоса бросаю на нее взгляд: сидит неподвижно, виден только профиль. — Как тебе эта идея?

— А где Марк?

— Спит. У нас дома.

— Может, лучше сразу поехать в больницу и забрать Робби?

— Я звонила туда. Он хорошо выспался, проспал всю ночь, недавно встал. Его все равно не выпустят раньше полудня.

— А папе сказала?

— Да. Когда я вчера уходила из больницы, он был уже там.

— Робби с ним говорил?

— Не знаю. — Я поворачиваю к стоянке супермаркета, торможу перед «лежачим полицейским». — Он казался еще слишком слабым.

— Не надо было звонить папе. — Теперь она смотрит на меня. — Не надо говорить ему ничего из того, что касается меня или Робби.

— Но как же, я должна. Он как-никак ваш отец. Имеет право все знать.

— Он бросил нас. У него не должно быть никаких прав.

— Вас с Робби он не бросал. Он бросил меня.

— Это все чушь собачья! Родители всегда так говорят, чтобы успокоить детей. Как трогательно!

Она выходит из машины, я тоже. Этот разговор мы заводим не в первый раз, и дочь всякий раз садится на свой конек: «Он отказался от всех нас, он бросил всю семью». В прошлом году, когда Фил сказал, что будет жить отдельно, Лорен была так потрясена, что сначала не поверила.

— Но мы же такая дружная семья. Как ты можешь взять и уехать от нас? — твердила она, хвостом таскаясь за ним из комнаты в комнату, пока он собирал вещи. — Ты совершаешь ошибку, папочка. Все это неправильно.

Он старался, как мог, уговаривал ее, пытался что-то объяснить, но в конце концов уехал, безжалостно поправ безграничное доверие этой девчушки.

— Как папа мог нас бросить? Не понимаю! — билась она. — Надо вернуть его. Что сделать, чтобы он вернулся?

Она повторяла это изо дня в день, но со временем пришлось смириться. Лорен перестала кричать и плакать, перестала упрашивать меня сделать что-нибудь, лишь бы возвратить отца. Она твердо усвоила, что он ее предал. Мы с ним оба ее предали.

— Он только делает вид, что заботится о нас с Робби, — говорит она, шагая за мной в магазин. — А на самом деле заботится только о себе и об этой безмозглой сучке Эрике.

— Лорен, прошу тебя, не употребляй таких слов.

— Да боже мой, мама! — топает она ногой. — Совсем не на то ты обращаешь внимание! Какая же ты глупая!

— Послушай, с меня хватит! — Я останавливаюсь и прикладываю руку к груди, чтобы успокоиться. — Мне и без того досталось в эти выходные, а тут еще ты. Грубишь собственной матери!

Пару секунд она стоит молча, потом бледнеет, смотрит на меня виновато:

— Прости меня, мама.

Бросается ко мне, обнимает так крепко, что не оторвать. И начинает плакать — молча, слезы текут в три ручья.

— Послушай, доченька… — Я отдираю ее от себя, чтобы заглянуть в глаза. — Я понимаю, тебе не сладко, но знай, папа любит тебя, очень любит. Ты сама представить не можешь, как он тебя любит.

— Да наплевать мне на папу, — глубоко вздыхает она. — У меня есть только ты и Робби.

— А у нас с Робби есть ты. — Я целую ее в лоб. — И у нас все хорошо, — делаю попытку засмеяться. — Могло быть еще лучше, особенно у твоего братишки, но дело поправимое, надо только прикупить побольше вкусного.

Она поднимает голову и заглядывает мне в глаза:

— А ему сколько можно?

— Сколько влезет.

— И никаких ограничений?

— Никаких.

— Круто! — Лорен рукавом вытирает слезы, хватает тележку, разгоняется и прыгает на нее. — Купим мороженое с карамельной крошкой, чипсы-тортилья и разные соусы. Ах да, и рулетики с креветками, и бисквит с малиной.

Я только успеваю кивать, и минут через десять тележка наша полным-полнехонька, лакомств обоим хватит на месяц. Когда рассчитываюсь с кассиршей, дочь заглядывает мне в лицо. Догадываюсь, что прикидывает, можем ли мы все это себе позволить, и, одарив ее уверенной улыбкой, я, как волшебной палочкой, взмахиваю кредитной картой.