Не вижу зла - [47]
— Гектор, это Джек Суайтек.
— Что я могу для тебя сделать, сынок?
— Я не ваш сын, а все, что вы можете для меня сделать, это объяснить тот маленький фокус, который, как я только что видел собственными глазами, мистер Пинтадо проделал перед телекамерами.
— Фокус? Что ты имеешь в виду?
— Судья распорядился, чтобы участники процесса не обсуждали его с посторонними лицами. То есть никому не позволено рассуждать о том, что кубинский солдат может дать показания в защиту моей клиентки.
— Не будь таким придирчивым. Установлено «правило кляпа» или нет, но ты же не собираешься просить судью наказать скорбящего отца за одно-единственное предложение, сказанное в защиту своего погибшего сына.
— Так вот на что вы сделали ставку? — спросил Джек.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Прекратите нести вздор, Гектор. Мне известна ваша репутация. Вы дирижируете всем оркестром. Алехандро Пинтадо не скажет репортерам ничего, не получив на то сначала вашего благословения.
— Ты обвиняешь меня в том, что я пытаюсь хитростью обойти решение судьи о введении «правила кляпа»?
Именно этим Джек сейчас и занимался, и десять лет назад Джек Суайтек прополз бы по телефонной линии и плюнул бы прокурору в лицо. Но опыт научил его не быть столь прямолинейным.
— Позвольте мне сказать вам следующее. Я очень удивлен тем, что средства массовой информации оказались посвящены во все подробности этой истории еще до того, как мы сегодня успели выйти из зала суда. В конце концов, мое ходатайство было зарегистрировано и скреплено печатью. Единственные люди, которые хоть что-то знали о кубинском солдате, — это я, София, судья и сотрудники вашей прокуратуры.
— И еще сотрудники секретариата, разумеется. Ты ведь знаешь, какую небрежность и беспечность могут проявлять эти государственные служащие.
— Еще бы, — с сарказмом заметил Джек. — Я просто уверен в том, что утечка произошла по вине секретариата.
— Или, может, проговорился сам Кастро. Ты не думал об этом, Джек? В конце концов, ведь ты — его пешка.
— «Пешка Кастро». Интересное выражение. Вы взяли его из вечерних новостей или сами написали сценарий выпуска?
— Мой ужин стынет. Приятно было поболтать с тобой, Джек.
— Взаимно. Я рад, что мы выяснили этот вопрос. Теперь я по крайней мере знаю, с чем столкнулся.
Они обменялись невыразительными и неискренними пожеланиями спокойной ночи, и Джек повесил трубку.
Abuela по-прежнему сидела на диване у телевизора, поглощенная созерцанием программы новостей. Репортаж о Пинтадо наконец-то закончился, и ведущего теленовостей сменил метеоролог, одетый как манекенщик какого-то дома моделей. Джек выключил телевизор. Abuela все еще не сводила глаз с потемневшего экрана, как будто не могла поверить тому, что только что увидела.
— С тобой все в порядке? — спросил ее Джек.
Ее губы едва заметно шевельнулись.
— Как бы мне хотелось, чтобы сеньор Пинтадо сказал что-нибудь в твою защиту.
— В мою защиту? Я — не обвиняемый.
— Просто… мои друзья. Что я им скажу?
— Нет Кастро, нет проблемы?
— Ты думаешь, это шутка? Люди начнут спрашивать меня. Что я им отвечу?
— Скажи им, что твой внук делает свою работу. И что все у него идет нормально.
Она выпрямилась, как если бы собиралась с силами, чтобы задать следующий вопрос.
— Ты ведешь переговоры с кубинским правительством?
— Abuela, это конфиденциальная информация. Она должна остаться между мной и моей клиенткой.
— Для меня это означает «да».
— Это не означает «да». Я просто не могу говорить с тобой об этом.
— Нет ничего такого, о чем бы ты не мог поговорить со своей Abuela.
— Поверь мне, есть некоторые вещи… — Он умолк. Abuela смотрела на него одним из своих знаменитых выразительных взглядов, и Джеку внезапно пришла в голову интересная мысль. — Ты утверждаешь, что нет ничего такого, о чем мы с тобой не могли бы поговорить?
— Nada, нет, — твердо ответила она.
— Отлично. Я хочу поговорить о Бехукале.
— Причем тут Бехукаль?
— Я ездил туда. Когда мы с Софией были на Кубе.
Она помертвела.
— Почему ты ничего не сказал мне?
— Потому что… — Его грызло чувство вины. Он чувствовал себя так, словно собирался обрушить все зло мира на ее голову. — Потому что я встречался с младшей сестрой Селии Мендес.
Abuela побледнела. Голосом, натянутым как струна, она проговорила:
— Вы мило с ней побеседовали?
— Даже очень.
— О чем же вы говорили?
— О моей матери.
— Зачем тебе это было нужно? — Она перешла на испанский, и Джек ответил ей на том же языке.
— Потому что я хочу знать о ней все.
— Джек, тебе необязательно было ездить к семейству Мендесов, чтобы поговорить о своей матери. Я могу рассказать тебе все, что тебе нужно узнать о ней.
Глаза их встретились, и внезапно Джек почувствовал, что тонет в море самых противоречивых эмоций. Он был сердит на нее, за то что она не рассказала ему всего. И, тем не менее, он не мог не испытывать жалости к этой замечательной женщине, которая оказалась такой гордой, такой ревностной католичкой, глубоко впитавшей в себя мораль своего поколения, что должна была солгать собственному внуку, чтобы тот не подумал, будто его мать была падшей женщиной. Он подался вперед и постарался, чтобы голос его прозвучал как можно мягче.
