Не вижу зла - [46]

— Это правда, мистер Суайтек?

Джек ненавидел отделываться ничего не значащим замечанием «никаких комментариев», но распоряжение о наложении «правило кляпа» по-прежнему оставалось в силе, а судья и так был настроен против защиты.

— Мне очень жаль, но в данный момент я не могу ответить на ваши вопросы.

Его отказ отвечать, похоже, только подлил масла в огонь. Вопросы зазвучали со всех сторон одновременно, напоминая нечто среднее между лаем и сердитыми возгласами.

— Как его зовут?

— Что он должен показать?

— Он перейдет на нашу сторону?

— Es usłed comunista? Вы — коммунист?

Джек метнул недовольный взгляд в ту сторону — «Я коммунист?!» — и перед его глазами сверкнула вспышка фотоаппарата. Последний вопрос был всего лишь уловкой, чтобы заставить его взглянуть в объектив. У него возникло ощущение, что он бредет через флоридские болота Эверглейдс, но все-таки он продолжал медленно спускаться по ступенькам, и репортеры следовали за ним. Кто-то схватил его за пиджак, стараясь заставить идти не так быстро. Джек оглянулся через плечо и увидел, что София отстала на несколько шагов, оказавшись в самой гуще толпы. Наконец они добрались до тротуара, последним отчаянным усилием прорвались на обочину и запрыгнули на заднее сиденье такси. Джек влетел в машину первым, София последовала за ним, с грохотом захлопнув за собой дверцу.

— Корал-Гейблс, — назвал Джек адрес водителю.

За стеклами автомобиля скользили лица репортеров, когда они отъезжали от тротуара. София смахнула с глаз прядь растрепавшихся волос. Джек одернул и поправил пиджак. Было такое ощущение, будто их прогнали сквозь строй.

— Никакой негативной реакции со стороны средств массовой информации, да? — ядовито заметил Джек, когда такси покатило по авеню Майами.

— Все утрясется, — тяжело дыша, успокоила его София.

— Будем надеяться. — «Лет через сто, может быть».

Глава двадцать четвертая

«Пешки Кастро?» — такими заголовками пестрели выпуски вечерних новостей испаноязычных средств массовой информации.

В этом и заключалась хитроумная тактика прикрытия собственной задницы, состряпанная лжезащитниками, бесчестная практика, целью которой было оскорбить, унизить и опорочить кого-либо, а потом увильнуть от ответственности, поставив обычный знак вопроса в конце своего гнусного измышления.

«Пешки Кастро?»

«Наркоманка?»

«Сосущая собственный большой палец, жалкая неудачница, звонящая по телефону из кабинок мужской уборной?»

Благодарение Господу, безумие остановилось на заголовке «Пешки Кастро». Впрочем, большая часть нападок оставляла Джека равнодушным, особенно те строки, которые выходили из-под пера некоего писаки, которого бросало из одной крайности в другую. На этой неделе он резко критиковал кубинского свидетеля Джека, а на следующей требовал запретить колыбельные песенки, прославляющие гомосексуальный образ жизни («Руб-ду-ба-ду-ба, трое мужчин моются в ванне»). Впрочем, от кого бы ни исходили эти нападки, ему не хотелось находиться дома, когда телефон начинал надрываться от звонков журналистов. Не хотелось ему также и того, чтобы Abueła скончалась от стыда во время показа вечерних новостей по телевизору. Поэтому он обосновался в городском доме бабушки, намереваясь свести возможный урон к минимуму.

— Dios mio! Боже мой! — со стоном воскликнула Abuela.

— Прости меня, — сказал Джек.

— Я сержусь не на тебя, — заявила она. От волнения английский язык давался ей хуже, чем всегда. — Я сержусь на них. Кубинский солдат в роли свидетеля? Es loco. Какой вздор.

Джек ничего не ответил. Вероятность представлялась ему мизерной, но он все-таки не был готов с ходу отвергнуть как «вздорную» мысль о том, что кубинский солдат может выступить свидетелем в его деле.

— Посмотри, — сказала Abuela, показывая на экран телевизора. — Это сеньор Пинтадо.

Судья принял решение о «правиле кляпа», так что поначалу Джек решил, что станция транслирует архивные материалы, снятые ранее. Но это было не так. Алехандро держал речь у себя дома. Вместе с женой он стоял на территории своего поместья, обнесенного стеной, у высоких решетчатых ворот. По другую сторону ворот толпились журналисты, представляющие самые разные средства массовой информации, и было их так много, что они не уместились на тротуаре и заполонили часть соседней улицы. Взмахнув рукой, Пинтадо призвал их к молчанию, после чего посмотрел прямо в камеру и обратился к телевизионной аудитории на своем родном языке.

— Я обращаюсь к американцам кубинского происхождения, к народу Кубы, ко всему миру. Фидель Кастро пожалеет о том дне, когда отправит одного из своих солдат в зал суда Майами защищать женщину, убившую моего сына.

— Это хорошо для тебя, — заметила Abuela.

«Господи Боже», — подумал Джек.

Пинтадо поблагодарил собравшихся, затем поцеловал супругу и направился обратно к дому. Диктор на телевидении быстренько пересказал только что произошедшие события, снова и снова повторяя слова Пинтадо, смакуя и анализируя их и так и эдак, что лишний раз свидетельствовало о том, что латиноамериканские новости в этом отношении ничем не отличались от традиционной теле- и радиожурналистики. Однако, чем больше Джек раздумывал над тем, чему он только что стал свидетелем, тем больший смысл приобретали для него события дня. Федеральный прокурор, конечно, был близким другом его отца, но Джек не мог допустить, чтобы им помыкали и запугивали его во время всего судебного разбирательства. Он вышел из комнаты, подальше от